Коронавирус проник в российские колонии

Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН) признала, что 270 сотрудников и 40 заключенных заразились коронавирусом. Всего в России более полумиллиона заключенных; о том, что эпидемия, проникнув в места лишения свободы, станет неконтролируемой, правозащитники предупреждали еще в марте. В колониях нет ни доступной медицины, ни возможности самоизолироваться, а маски, которые в больших объемах шьют заключенные, им самим не достаются. Российские власти призывают США освободить заключенных «по гуманитарным соображениям», но в самой России их выпускать никто не собирается. О том, как коронавирус добрался до российских колоний, почему официальная информация может быть неполной и чего боятся заключенные, для «Холода» рассказывает Максим Литаврин («Медиазона»).

«Болеем, несколько бараков закрыты на карантин. У нас тоже несколько больных, в том числе я, — пишет корреспонденту «Холода» Павел Денисов (имя героя изменено по его просьбе), один из заключенных ИК-2 в Рыбинске Ярославской области. — Делали некоторым тесты на коронавирус, но результатов никто не знает, так что просто температура около 39°С и сопутствующие симптомы ОРВИ. Болеет несколько сотен человек всего. Сложно сказать, [как это произошло]. Просто по очереди начали заболевать все».

На симптомы ОРВИ жалуются заключенные из пяти учреждений ФСИН в Ярославской области, пишет «Русь сидящая» — правозащитная организация, которая с начала эпидемии ведет мониторинг ситуации с вирусом в колониях и изоляторах по всей стране. «Источники — заключенные, их родственники и сами сотрудники, — говорит директор «Руси сидящей» Ольга Романова. — Сейчас очень сильно прибавилось количество сотрудников [колоний], которые с нами общаются на условиях анонимности. Они очень боятся. Если раньше [нашими информаторами были] на 40% осужденные, на 40% — их родственники, и на 20% — сотрудники, то сейчас больше половины из них — сотрудники».

О заболевании с симптомами ОРВИ «Руси сидящей» сообщают источники в ИК-1 и СИЗО-1 Ярославля, ИК-3 Углича, ИК-2 и ИК-12 Рыбинска. При этом достоверной информации о том, болеют ли заключенные именно Covid-19, нет. По неподтвержденным сведениям правозащитников, у сотрудников ИК-2 тоже имеются симптомы ОРВИ, а начальник управления ФСИН по Ярославской области Евгений Попов якобы распорядился ни под каким предлогом не пускать в здание коллег из исправительных учреждений Рыбинска и Углича.

УФСИН по Ярославской области в своих пресс-релизах не сообщает, есть ли в регионе заболевшие коронавирусом заключенные, и не упоминает о росте заболеваемости ОРВИ среди них. В управлении ограничиваются общими словами о том, что ситуация находится под контролем и принимаются дополнительные меры против эпидемии.

Официально ФСИН признает заражение 270 сотрудников и 40 заключенных по всей России, не уточняя, в каких именно регионах это произошло (всего, по заявлению ведомства, в колониях было проведено 18 тысяч тестов). Ольга Романова этим цифрам не доверяет: по ее мнению, среди заключенных просто не проводят тестирование в нужном объеме. «Как может быть почти 300 заболевших сотрудников и 40 человек заключенных? Это при нехватке питания, при отсутствии витаминов, солнца, при отсутствии медицинской помощи, при скученности… Этим цифрам верить невозможно», — отмечает она. Руководитель юридического департамента «Руси сидящей» Алексей Федяров тоже сомневается в этих цифрах: «Они все — и сотрудники, и сидельцы — в постоянном контакте. И почему [в колониях] так воюют со связью сейчас и обрубают контакты даже с близкими родственниками? Борьба не с вирусом, борьба с информацией, похоже». С 31 марта представителей общественных наблюдательных комиссий (ОНК) и родственников заключенных не пускают в колонии и изоляторы из-за введенного ФСИН «режима особых условий».

О том, что в случае эпидемии коронавируса в тюрьмах ситуация может стать неконтролируемой, правозащитники заговорили еще в середине марта, когда в России было выявлено меньше 200 заболевших; сотрудников ФСИН или осужденных среди них, по официальным данным, не было. Тогда правозащитники впервые обратились к властям с предложением отпустить часть из более чем полумиллиона российских заключенных. К тому моменту такое решение приняли власти США, Бахрейна, Германии, Индии, Ирана, Австралии и других стран.

Пресс-секретарь Владимира Путина Дмитрий Песков ответил на это, что Кремль обеспокоен состоянием россиян в американских колониях (МИД даже официально просил освободить некоторых российских граждан из американских тюрем «по гуманитарным соображениям»), а в России в тюрьмах коронавируса нет. «Масштабная вспышка заболевания среди заключенных [в американской колонии "Данбери"], как мы понимаем, может произойти в любой момент и, честно говоря, вопрос об их [россиян] судьбе мы ставим перед американской стороной сейчас уже в ежедневном режиме», — заявляла официальный представитель МИД Мария Захарова.

Вопрос о российских заключенных поднимался также в Совете по правам человека, однако никаких решений за этим так и не последовало. Позже глава СПЧ Валерий Фадеев сообщил, что в 2020 году решено отказаться даже от традиционной амнистии к юбилею победы в Великой Отечественной войне, которая хоть формально и не была связана с эпидемией, но могла бы помочь снизить нагрузку на исправительные учреждения (к примеру, в 2015 году к 70-летнему юбилею победы из тюрем выпустили порядка 35 тысяч человек).

Даже директор ФСИН Александр Калашников обращался в Верховный суд с просьбой не арестовывать в период эпидемии обвиняемых на время следствия и избирать более мягкую меру пресечения. 30 апреля Верховный суд выпустил разъяснение о том, что суды при избрании меры пресечения «наряду с другими обстоятельствами вправе также учитывать и факт проведения карантинных мероприятий в изоляторах временного содержания и следственных изоляторах».

К концу апреля инфекция проникла в колонии и изоляторы по всей стране.

Первое официальное сообщение о коронавирусе в пенитенциарной системе появилось 6 апреля: инфекцию нашли у сотрудника ИК-5 в Рязанской области (в этой колонии, в частности, отбывает срок бывший губернатор Кировской области Никита Белых). Официальное подтверждение появилось через сутки после того, как эту информацию опубликовала Ольга Романова. Следом положительные тесты на Covid-19 сдали фсиновцы в Саратовской области и Бурятии, а в Йошкар-Оле зафиксировали первую смерть: скончалась 37-летняя сотрудница СИЗО. В каждом из этих случаев ФСИН подчеркивала, что арестантов вирус не коснулся, — хотя сотрудники находятся с ними в постоянном контакте.

Заключенный одной из ИК Тюменской области Дмитрий Волков (имя изменено по просьбе героя) в разговоре с «Холодом» объясняет, что шанс заразиться от сотрудников довольно велик: в колониях осужденные видят их как минимум дважды в день — на утренней и вечерней проверке на плацу. «Близость там — даже не на расстоянии вытянутой руки. Плюс начальник отряда приходит, несколько часов проводит либо на бараке, либо у себя в кабинете. В кабинет он периодически вызывает зеков из отряда. <...> Плюс еще опера, плюс всякие обыскные мероприятия», — перечисляет собеседник. В следственных изоляторах дистанцироваться от сотрудников еще сложнее, добавляет он: «В лагере на проверке ты можешь отойти на два-три метра хотя бы. А если они в СИЗО заходят с досмотром камеры или со шмоном, ты выходишь в коридор в общий, и там стоят два-три сотрудника. Если тебя обыскивают — это полный контакт».

Долгое время ФСИН не признавала случаи заражения заключенных, несмотря на то, что об этом регулярно сообщали другие официальные источники. 11 апреля во время прямого эфира в инстаграме губернатор Орловской области Андрей Клычков подтвердил информацию о том, что заболевание нашли у одного из арестантов местного СИЗО. 20 апреля администрация Еврейской автономной области объяснила резкий рост числа заболевших в регионе вспышкой вируса в одном из учреждений ФСИН. Позже стало известно, что заразился 21 осужденный — на колонии пришлась треть от всех случаев коронавируса в регионе. Инфекция попала в колонию от двух сотрудников, которые заболели и пришли на работу. После того, как они сдали положительный тест на вирус, исправительные учреждения закрыли на карантин, но предотвратить заражение осужденных это не помогло. 29 апреля губернатор ЕАО Ростислав Гольдштейн раскритиковал начальника местного ФСИН Виталия Фомченко за неэффективные меры по борьбе с коронавирусом: «Мы договариваемся с УФСИН на заседании оперативного штаба об одном, потом выходим из здания, — и все происходит с точностью до наоборот». Тем временем число зараженных в колониях в регионе перевалило за 40.

В конце апреля сообщения о заболевших арестантах стали появляться по нескольку раз в неделю. Случаи инфицирования подтвердились в женском СИЗО в Чувашии и в колонии строгого режима в Мурманской области. 25 апреля ФСИН впервые сама сообщила о новом случае заражения: коронавирус выявили у 11 заключенных ИК-2 Тульской области. Родственники осужденных настаивают на том, что канал заражения — этап из московского СИЗО «Бутырка». Собеседник «Коммерсанта» в региональном ФСИН рассказал, что сейчас колония поделена на «красную» и «зеленую» зоны, в которой содержатся и работают соответственно контактные и неконтактные заключенные и сотрудники. 30 апреля коронавирус обнаружили у двух арестантов СИЗО в Петрозаводске, они были этапированы из Петербурга.

Источники «Руси сидящей» также сообщают о том, что положительный тест на коронавирус якобы нашли у арестанта СИЗО-4 в Тольятти.

Директор ФСИН Александр Калашников утверждает, что для защиты от коронавируса осужденные шьют маски для себя и для сотрудников. Опрошенные «Холодом» заключенные подтверждают это частично: они действительно производят маски, но больше их никогда не видят. По словам заключенного Павла Денисова, в ИК-2 Рыбинска в начале апреля всех «добровольно-принудительно» отправили на производство; условия — полторы смены с 7 до 21 часа каждый день без выходных. «Уже тогда начали [заболевать заключенные], да. Кто заболевал, тот уже не выходил [на работу]. Но с карантинных бараков люди работали, это точно», — говорит собеседник. За отказ от работы, по его словам, заключенным угрожали переводом на строгие условия содержания (на СУС разрешают получать меньше передач и реже предоставляют свидания; переведенные на такие условия осужденные живут в запираемых помещениях).

«Нам масок не полагается — мы же вроде как изолированы, так что мы их больше не видим. Нам обещают реальные зарплаты в районе девяти тысяч рублей, это невиданные деньги для работяг местных: обычные зарплаты на швейном производстве — это 120-200 рублей в месяц, — рассказывает Павел Денисов. — И вроде как обещают всевозможные поощрения и бонусы, официальные и неофициальные». Собеседник предоставил фото упаковки масок, произведенных в колонии: на ней указано, что производитель — ООО «Дельрус», компания, назначенная Минпромторгом единым поставщиком средств защиты в России во время эпидемии. В разделе «Адрес» в сертификационном удостоверении на маски, производимые ООО «Дельрус», указано несколько десятков российских колоний.

Такая же ситуация и в ярославской ИК-1, рассказывает заключенный Александр Коробов (имя изменено по просьбе героя), — маски шьют даже в ночную смену; за отказ выйти на работу — ШИЗО и строгие условия. «При этом заключенные без масок», — подчеркивает он.

«Говорят, на промке (промзоне — прим. «Холода») делают маски, но зекам не выдают. Мы в Оренбургскую область [в колонию] звонили по видеосвязи: там несколько пацанов сидят в масках — говорят, сделали на промке и просто для прикола принесли в жилую зону», — говорит Дмитрий Волков из Тюмени. В его колонии, по словам заключенного, профилактические меры такие: «Недавно сходил в столовую — стали давать четверть луковицы на обед, типа это повышает иммунитет. Еще на бараках поставили кварцевую лампу — две по центру и одну на входе. Теперь когда мы уходим на проверки, они их включают. Пол с какими-то чистящими средствами моют». Ольга Романова рассказывает, что колонии чрезвычайно сложно дезинфицировать: «Стены покрыты специальной «шубой», чтобы на них не писали. Это такая [субстанция], как застывшая лава, об нее пораниться можно. На «шубе» писать нельзя, и ее невозможно помыть — об нее тряпка рвется, швабра ломается. Это означает, что в этих стенах всегда живут грибок, бактерии. Об этом знают все тюремщики, все санитарные врачи — российскую тюрьму нельзя помыть».

Заключенный Денисов утверждает, что в начале апреля всех, кто находился в санчасти ИК-2 Рыбинска, принудительно выписали — собеседник предполагает, что место освободили для больных коронавирусом: «Это никак не объявлялось — просто всех выписали. Температура в приоритете [для оказания помощи] даже перед острыми формами заболеваний или травмами. Можно с заточкой в печени прийти, и приоритет будет меньше, чем если у тебя высокая температура».

Отбывающий наказание в ярославской ИК-1 Александр Коробов рассказывает, что обстановка в колонии мало изменилась. «Начали мыть все с хлоркой в санчасти, и сотрудники ходят в масках — вроде бы у них замеряют температуру на входе. В принципе, никаких мер больше и не принято — мы живем так же. Где-то наклеены объявления: почаще мыть руки, соблюдать дистанцию друг с другом. Но эту дистанцию соблюдать никак не получится, потому что как у нас спальные места расположены — там расстояние у них, получается, меньше метра, вплотную прямо (По нормативам Уголовно-исполнительного кодекса, на осужденного в колонии должно приходиться не меньше двух квадратных метров, но это требование часто не соблюдается — прим. «Холода»). И, опять же, проверки — несмотря на то, что по всей стране эпидемия, нас выводят на проверку, скапливают кучами перед воротами, задерживают непонятно зачем, хотя мы могли бы зайти по-быстрому, посчитаться и не мешать друг другу». В начале апреля, по словам Коробова, часть заключенных в этой колонии тоже болели гриппом; он утверждает, что было и несколько случаев пневмонии.

Один из дополнительных рисков для заключенных в условиях эпидемии — крайне низкое качество тюремной медицины. Ежегодно ЕСПЧ выносит решения в пользу россиян, отбывающих наказание в колониях, и признает, что государство не оказывает им надлежащую медпомощь. С 2010 по 2016 год Россия по решениям ЕСПЧ выплатила в сумме более 500 тысяч евро компенсаций по таким делам. Тем не менее, ФСИН заявила, что на данный момент «медико-санитарные части, которые работают круглосуточно, обеспечены необходимым запасом лекарственных препаратов».

Собеседники «Холода» среди заключенных рассказывают, что в их колониях есть только самые дешевые и простые лекарства вроде парацетамола; все остальное приходится доставать самим через медицинские передачи от родственников. «Какие-то элементарные заболевания еще можно тут худо-бедно лечить. Но попадание на прием может очень сильно съесть нервы — поэтому большинство не заморачиваются, машут рукой и болеют сами по себе. Нужно записаться, постоянные очереди — больных достаточно много. Те, кому не вариант не идти, идут в санчасть, — говорит Дмитрий Волков из Тюмени. — Когда у одного из зеков был перелом, у них для лонгета тупо не было бинтов, они собирали по всей медсанчасти. Люди там, я так понимаю, не сильно знают свою специфику — и.о. начальника медсанчасти смотрел на его перелом и говорил — у тебя ушиб».

По словам Волкова, в апреле одного из заключенных из его колонии вывезли для обследования в гражданскую больницу, где ему поставили диагноз «пневмония». «Потом его вернули сюда, и местные врачи сказали — да нет у него вообще ***** [ничего], — рассказывает он. — Его даже в [штрафной] изолятор закрывать умудрялись. А он сам «вичевый», у него туберкулез в закрытой форме».

В ИК-2 Рыбинска из-за нехватки персонала заболевших с симптомами ОРВИ в апреле лечили другие осужденные, утверждает Павел Денисов. «Санчасть битком, так что как-то пришел врач, зек тоже, померил температуру, раздал лекарства — парацетамол, анальгин, аспирин — и сделал уколы с димедролом и каким-то антибиотиком пенициллиновой группы», — рассказывает он.

Несмотря на то, что число заключенных в России с каждым годом сокращается, смертность в колониях только растет. Освободившаяся в марте этого года из женской колонии №9 под Белгородом Елена Анисимова (имя изменено по просьбе героини) рассказывает «Холоду», что за четыре года, которые она там провела, из-за отсутствия медицинской помощи умерли две женщины. «Чуть-чуть не досидели — осталось им где-то год, полгода. Одна умерла от ВИЧ, пневмонию ей запустили», — говорит собеседница.

Больную девушку, по ее словам, убедили написать отказ от антиретровирусной терапии, которая ей не подходила, а новой в колонии не было; в итоге у нее началась пневмония. «Ее просто закололи [неподходящими лекарствами], родителям очень долго не говорили… А ее держали в санчасти, не везли в больницу — колоть ее ходила осужденная, потому что медсестры не могли, вен у нее не было. Мучали ее. А потом на последних днях ее отвезли в больницу, где она скончалась. Если бы вовремя все было, я думаю, человека можно было бы спасти», — говорит Анисимова. По данным «Холода», зимой 2018 года в суд поступило обращение об освобождении этой заключенной по болезни, но оно было отозвано без рассмотрения.

У второй осужденной, по ее словам, была проблема с внутренними органами; точный диагноз собеседница не знает: «Ее довели до состояния актировки (освобождение от отбытия наказания в связи с тяжелой неизлечимой болезнью — прим. «Холода»), актировали, и она эти 10 дней [до вступления в силу] не дожила — умерла. У нее что-то с печенью было, с внутренними органами». По данным суда (есть в распоряжении «Холода») заседание по актировке состоялось в конце лета 2016 года, заключенную решили отпустить, но материал об освобождении так и не был оформлен.

Елена Анисимова, как и другие заключенные, говорит о том, что даже простого лечения в санчасти колонии необходимо было долго и упорно добиваться. «Как-то по одному вопросу я зашла к инфекционисту, она взяла меня за руки, проникновенно посмотрела в глаза и сказала: "Ну ты же понимаешь, никто тебе здесь ничем не поможет", — рассказывает она. — И все в таком роде. Медсестра там одна — к ней приходишь, просишь какую-то таблеточку или давление померить, она говорит: "А ты песенку спой. Или помолись". Вроде как юморит, но это вообще не смешно — особенно, когда девочки просто падают, и не у всех подвешен язык, не каждая сможет себя защитить».

Заключенные уверены, что с учетом плохой медицины и невозможности самоизоляции эпидемия в колониях может быть по-настоящему опасной. Дмитрий Волков из Тюмени приводит в пример заболеваемость ОРВИ: «Например, человек заболел, начинает кашлять, чихать, — а что ты сделаешь в этом замкнутом пространстве? Заболеет человек, заразит свое окружение. Другие начинают болеть, он успевает выздороветь, пошел третий круг — и все заканчивается тем, что его могут заразить по новой. Бывает так, что весь барак в течение месяца болеет раза два, а то и три. Если что-то серьезное проникнет, то стопроцентно будет заболеваемость [высокая]».

«Если тут кто-то заболеет, я думаю, мы все переболеем, — соглашается Александр Коробов из Ярославля. — Опять же, если здесь начнется эпидемия, всех не смогут вывезти — я слышал, нужна искусственная вентиляция легких, реанимация какая-то, у нас ничего такого нет, и вряд ли у них хватит сотрудников, чтобы вывозить всех больных в больницы. Потому что за каждым надо будет какую-то смену назначить, несколько человек должны [с ним] находиться. Вряд ли это будет возможно. Если тут начнется эпидемия, очень для многих срок может закончиться летальным исходом».

«Даже если мы все победим Covid на воле, он к нам будет приходить оттуда [из колоний]. Это логично — как с туберкулезом в России. Он откуда берется на воле? Он берется из тюрьмы», — резюмирует Ольга Романова.

«Холод» отправил во ФСИН вопросы о ситуации в колониях и мерах, предпринимаемых для предотвращения эпидемии, но ведомство на них не ответило.