Как за полвека изменились воровские понятия

Понятие «воры в законе» появилось в 1930-х годах и означало неформальных руководителей преступного мира.

Они были своеобразными третейскими судьями в криминальной среде и хранили воровскую кассу взаимопомощи — так называемый общак. В ту пору жёсткие воровские законы накладывали на воров-законников серьёзные ограничения. Криминальные лидеры не должны были вступать в какие-либо отношения с государством и жениться, но при этом обязаны были иметь богатый лагерный опыт. Таких людей описывали Александр Солженицын и Варлам Шаламов.

Русская тюрьма жила и всё ещё живёт по их справедливому закону. В тюрьме осуждению подвергается всё то, что неприемлемо на свободе среди обыкновенных граждан. Разница лишь в том, что на свободе недостойный поступок кому-то может сойти с рук, а в тюрьме он никогда не останется безнаказанным. Тюремная жизнь сурова, но справедливости в ней больше: каждый получит то, что заслужил.

На протяжении всей истории советская власть боролась с воровской идеей и всячески преследовала её приверженцев. Воров в законе содержали отдельно, в спецзонах для особо опасных рецидивистов. Основную массу арестантов от их влияния всячески ограждали. Даже те, кто часто и много сидел, могли за всю жизнь не увидеть ни одного вора в законе.

В советское время воры в законе были сугубо тюремным явлением, и вся их жизнь протекала за решёткой. Строго говоря, они жили в тюрьме, там был их дом. До середины 1980-х годов отсидеть подряд 30 и более лет считалось для них обычным делом. Пример тому – Владимир Бабушкин (Вася Бриллиант), Василий Бузулуцкий, Александр Кочев (Васька Корж), Анатолий Донцов (Донец), Виктор Сидоренко (Кукла), Зураб Цинцадзе (Зури) и другие. Пребывание вора в законе на воле практически было лишено для него смысла и даже расценивалось как серьёзный проступок, отклонение от норм поведения. Не имея ни семьи, ни дома, вор в законе на свободе был обречён вести кочевой образ жизни, скитаться, бродяжничать. Если же он подолгу задерживался на одном месте, его могли заподозрить в связях с милицией.

В преступном мире власть воров в законе не ограничивалась ничем, однако уклад их собственной жизни был полон запретов. Все самые строгие правила поведения воров базировались на одном главном принципе – никакого сотрудничества с властью как на свободе, так и в заключении. А поскольку в СССР всё принадлежало государству, вор не имел права работать, служить, состоять в общественных организациях, даже читать газеты или болеть за национальную сборную. Исходя из той же логики, вор не мог иметь ничего легального и личного: семьи, собственности, места жительства. Ему также надлежало не признавать свою вину, не давать показания и не выступать свидетелем в суде. Перманентный протест против власти всегда был краеугольным камнем воровской идеологии. Авторитет у армии зэков завоёвывали только те, кто стоял в оппозиции государству.

Сами воры в законе себя так никогда не называли. Как говорил вор в законе всесоюзного значения Виктор Максимов (Малина): «Вор есть вор, а не в законе. Вор не может быть в законе, честный, правильный вор».

Все бесчисленные запреты и предписания урезали свободу вора в законе ради всего одной привилегии — решать человеческую судьбу. Главной его функцией было беспристрастно разрешать любые конфликты. Вердикты вор выносит самостоятельно и за правильность каждого несёт личную ответственность. Никто не вправе указывать вору в законе, как поступить. Решение его не подлежит обсуждению, и его не может отменить никакой другой вор.

Чтобы заслужить право вершить суд над людьми, репутация вора, начиная с самого детства, не должна быть запятнана ни малейшим бесчестьем: ложью, подлостью, трусостью, предательством или неверностью данному слову. Правильный вор не пройдёт мимо чужой беды и беспредела, даже если это угрожает его жизни. Готовность принести себя в жертву ради торжества справедливости и блага других, окутала воров ореолом «мучеников».

В Грузии, начиная с 1950-х годов, воровская идея стала красивой сказкой для тех, кто не хотел работать. Исходя из этого, приоритетное значение получил общак.

Если в России общак был сугубо внутренним уголовным явлением, то в Грузии воры обложили данью всех, кто зарабатывал нечестно или утаивал доходы от государства. За то, что они брали мзду даже с рыночных торговцев, в России их презрительно прозвали лаврушниками.

Если в России вор мог разбирать только спорные вопросы преступников, не преследуя личного корыстного интереса, то в Грузии существенным источником дохода воров стал арбитраж среди дельцов подпольного рынка. Чем больше крепла эта связь, тем более тонкой грань становилась между теми и другими. Со временем воры перестали гнушаться коммерции, а коммерсанты, изрядно пополнявшие общак, были вправе теперь говорить, что делают для воровского мира гораздо больше, чем любой преступник.

После того как в Грузии, раньше, чем где бы то ни было, расцвела теневая экономика, доходы от неё широкой рекой потекли в местную воровскую казну. Грузинские воры перестали придавать значение тому, откуда к ним приходят деньги. Соблюдение классических воровских законов в такой атмосфере становилось всё более обременительным. То, что в России считалось у воров неприемлемым, в Грузии превратилось в норму. Сначала вследствие поступления постоянного дохода отпала необходимость лично совершать преступления. А вместе с ней исчезла и причина садиться в тюрьму. Воры поселились в своих домах, обзавелись семьями и богатством.

Вскоре воровская корона, гарантировавшая материальное благополучие, стала передаваться по наследству от отца к сыну, а иногда даже была предметом купли-продажи. На смену одиночкам-бессребреникам пришли несудимые воры, повязанные родственными узами и совместным доходом. Есть ряд примеров, когда честно отсидевшие в России грузины, вернувшись на родину, добровольно складывали с себя полномочия, не желая иметь с Ворами новой формации ничего общего.

Ещё одним атрибутом элитарности грузинских воров стал опий. В 1970-х годах готовые к употреблению ампулы с гидрохлоридом морфина в избытке появились в тюрьмах и зонах Грузии. Начиная с 1950-х годов, и до наших дней почти все грузинские воры страдают наркозависимостью. Мало кому из них на этом пути удалось не потерять себя.

Ситуация поменялась в начале 1970-х годов, когда до воров впервые снизошел КГБ. Сотрудники Комитета конфиденциально встречались с наиболее видными ворами того времени с целью их вербовки. Некоторые тайно соглашались сотрудничать с КГБ, продолжая именоваться ворами. После того как продажные воры фактически попали под опеку власти, участь несговорчивых стариков была предрешена. В 1985 году на зоне был зверски убит лидер воровского мира Владимир Бабушкин. Перед смертью он сказал: «Братва должна понять, что нам грозит разложение. Нас хотят натравить друг на друга. Наша позиция пришлась не по вкусу политическим».

В 1990-е годы воровская идея исчезла. Воры массово полезли в бизнес, стали враждовать со своими же собратьями и бандитскими группировками. Многие места заключения остались без помощи, общак собирался исключительно как средство для достижения материального благополучия.

Между ворами постоянно идёт борьба. А иногда — и война. Первая война велась в 1990-е между кланами Аслана Усояна (Дед Хасан) и Рудольфа Оганова (Рудик Бакинский). В результате сторонники последнего были уничтожены. Сейчас война идёт между «дедовскими» из клана Аслана Усояна и «синими» из клана Тариэла Ониани и Мераба Джангвеладзе. Как рассказывают бывшие криминальные лидеры, в первый клан входят воры с тёмным происхождением, которые занимаются личным обогащением и ни в грош не ставят воровские понятия. Именно в этом клане есть воры в законе, служившие в армии, состоявшие в политических партиях, не ходившие под суд, а также бывшие спортсмены и бизнесмены. Второй клан состоит их матёрых преступников, не раз сидевших, не наживших огромных состояний и придерживающихся старых воровских традиций.

В качестве заключения хочется вспомнить стихи Ивана Банникова: «На молодёжь гляжу с тоской, / Понятия меняются. / И даже титул воровской / Порою покупается. / И, чтоб закончить разговор, / Сказать хочу опять я: / Того зовут «в законе вор», / Кто не предал понятия».