Вячеславу Кантору не удалось оторвать лакомый кусок Подмосковья

14 мая на Московском конном заводе №1, что на Рублевке, недалеко от поселка Горки 10, прошел кубок по конкуру среди любителей. На мероприятии были замечены несколько публичных персон второго-третьего эшелона и один соответствующий олигарх.

Самой узнаваемой из персон была Анна Семенович, единственным олигархом – Вячеслав Кантор. Этот предприниматель, владелец химкомбината «Акрон», а по совместительству еще и президент Российского Еврейского конгресса, приехал последним из гостей. Впрочем, на земле конезавода Кантор .не совсем гость, он ее несостоявшийся хозяин и каждый визит на МКЗ №1 бередит раны стареющего бизнесмена. Ведь 2 миллиарда евро, которые могла бы принести Кантору рублевская земля конезавода, растаяли, как мираж в пустыне

Каждый шаг по «золотой» рублевской земле мучительным эхом отдается в голове Кантора, будя в нем воспоминания о том, как же хорошо все начиналось. Как стремительно, вдруг, абсолютно неясным и не афишируемым образом оказался его «Акрон» участником закрытого акционерного общества «Московский конный завод №1» и как молниеносно он скупил все акции общества. Как легко и гладко удалось протащить через несколько инстанций проект создания на землях МКЗ №1 Национального конного парка, и как спланировали при этом парке рекреационную зону в которой могли бы разместится пара десятков вилл и мини-дворцов по паре десятков миллионов евро стоимости за штуку.

Тысячи гектаров рублевской земли могли бы принести Вячеславу Кантору 2-3 миллиарда евро. Но вся эта история на несчастье Кантора оказалась полна неожиданностей и зигзагообразных поворотов. Первым оглушительным сюрпризом для бизнесмена стало то, что земельные угодья конезавода не принадлежат ЗАО «МКЗ №1», а разбиты на тысячи паев (примерно по 1,6 га) среди бывших и нынешних работников МКЗ, членов их семей и местных жителей.

Приминая подошвами дорогих ботинок еще более дорогую для него рублевскую травку, вспоминает, наверное, Кантор, как принуждались потом работники МКЗ под угрозой увольнения продавать паи за бесценок. Как предлагали остальным владельцам вначале 10 тысяч $ за пай, а потом были вынуждены поднять ставку вдвое. Как уже стало казаться ему, что все пройдет удачно и тут, откуда ни возьмись, как чертик из табакерки, выскочили другие покупатели и сходу предложили 100 тысяч $ за пай. Как подчиненные Кантора рвали на себе волосы и выли от отчаяния, но боялись доложить ему, уехавшему так некстати домой, в Швейцарию, что земля уходит конкурентам. А когда доложили, то было уже поздно, и как орал он в ярости в телефонную трубку, срывая голос.

Вспоминает он и о том, как дал команду повысить предложение за 1 пай до 50 тысяч, и как на пыльных улочках Горок 10 и на помытых улицах Одинцова в голос хохотали над этим его предложением. Вспоминает, конечно, как бросился он потом по заступникам, и как в высоких кабинетах лишь пожимали в ответ плечами на его жалобы – сам мол виноват. И как в отчаянии пытался он судиться с фирмами, оказавшимися проворнее в скупке паев, да ничего в судах не добился.

И яркая как вспышка боль в груди пронзает его, когда всплывает в памяти тот момент (а как забудешь?!) когда понял он окончательно – 2 миллиарда евро, шедшие в руки, растаяли как мираж в пустыне.

Все это вихрем проносится в мозгу бизнесмена всякий раз, когда приезжает он в МКЗ. И тогда становится Кантору грустно, его темные глаза влажнеют и где-то в глубине их рождаются скупые (а какие же еще?) слезы. Слезы человека из-за собственной жадности загубившего свою мечту – свой «Кантор-град».

Приехав на МКЗ, он даже не взглянув в сторону выступающих и гостей, сразу же проследовал на выставку произведений живописи. Там ему приглянулся конный портрет стоимостью 210 тысяч рублей. «По-моему, на даче картина будет смотреться уместно», — шепнул Кантор супруге и сунул в карман визитку художника. Нестерпимо раскалывалась голова, хотелось немедленно уехать отсюда, с этой так много обещавшей, но обманувшей его ожидания земли, из этой страны, которой он так много обещал, но обманул.

С полотна на Кантора смотрела породистая и благородная лошадиная морда. Грусть и мудрость светились в глубине ее больших, темных и влажных глаз. На миг Кантору почудилось, что там зарождается слеза, что не замечающее всадника, гордое животное готово оплакать его нереализованные мечты. Только лошадь, нарисованная лошадь может пожалеть такого законченного скупердяя.

Степан Ильин