Шесть случаев сексуально-духовного злоупотребления

Урна, которая всегда с тобой.
Жан Ванье
Jean Vanier (1928-2019)

Вслед за другими покойными парижанами я уж собрался было вспомнить и о Жане Ванье, как вдруг грянул скандал.

Правду сказать, в Париже я не общался с ним. Лишь однажды пересекся на улице, когда, торопясь, он выходил из метро. Лет за пять до кончины. Слегка по наивности удивился: почему толпа не обращает внмание на своего будущего святого, тем более такого высоченного? Поговорили минуты две на ходу. Это была последняя встреча.

А предпоследняя была в 90-х годах в соборе Святого Петра, где Иоанн Павел II награждал его какой-то честью. Произносились речи. Произнеся свою, огромный Жан положил голову на плечо папы, который был среднего роста, совсем, как дитя, умиленно и преданно. Потом я проводил часть пути его до гостиницы.

А первая встреча – где же она была? Кажется, в квартире у Андрея и Карины Черняк в Москве в Старосадском переулке или рядом с ним. В разгар перестроечных лет. Его, почетнейшего гостя, пригласили на встречу с молитвенной группой. Он рассказывал о себе, о своем «Ковчеге». Запомнил фразу, которую потом не раз читал в его интервью: «Когда я служил на флоте, хоть там и царил дух товарищества (camaraderie), каждый стремился подняться на ступеньку повыше. И тогда я решил спуститься на ступеньку вниз, на самую нижнюю ступеньку. К умственным инвалидам».

И еще он сказал, что самый близкий ему персонаж Евангелия – самарянка, встретившая Иисуса у колодца. Его покорило ее смирение и доверие. И что если когда-нибудь будет дарован рай и ему, он хотел бы оказаться там, где обитает она.

Мелькнула мысль, что, возможно, он заслужил быть принятым туда даже больше, чем женщина, имевшая пять мужей и еще сожителя. От Жана Ванье исходила эманация чистоты и какого-то евангельского счастья. Даже спрашивать Жана, женат ли он, как мне подсказали, было совершенно неуместно. Он был, казалось, вне пола.

Летом 1989 мы с Наташей были в самом Ковчеге, в Троли-Брей (Trosly-Breuil). Впечатление от этого визита вошло и впиталось в меня, ничем его уже не вытравишь. Тот самый рай, куда Жан хотел бы попасть, кажется, уже имел здесь свое представительство. Кто когда-нибудь бывал в советских или российских психбольницах или интернатах для безнадежно отсталых, человеческих недоделок, обрубков, бракованном материале при производстве людей, тому было с чем сравнивать. Здесь им было действительно хорошо. Здесь состоялась их община. Не все умели это сказать, но могли выразить это взглядом, совсем не бессмысленным. Они улыбались нам, пришлецам. Они были очень рады нас видеть. Кто мог, даже доказывал свою полезность, какой-нибудь мелкой неутомительной работой. Не помню, что они делали, но их изделия совсем не были убогими, они даже приносили какой-то доход. «Ковчег» плыл по водам рыночного общества и отнюдь не тонул.

Но еще большее впечатление оставили у нас не пассажиры, а матросы этого корабля. Их никак не назовешь обслуживающим персоналом. Это были волонтеры обоего пола, между 20 и 30, ладные, образованные, некоторые с университетскими дипломами, привлекательные даже внешне. Больше девушек, чем мужчин. Они работали часами с этим человеческим материалом, кормили, рисовали с ним рисунки, сажали его на горшок, купали его в бассейне. С самыми тяжелыми из них, в пропорции: один инвалид – один здоровый. Все было как в 25 главе Евангелия от Матфея: «Болен был и вы посетили меня...» Такое посещение длилось часы, дни, месяцы, годы.

В тот день Жан познакомил нас со своей матерью веселой, огромной (1.90), кажется, уже 90-летней гранд-дамой Полин, которая жила рядом. Тогда христиане из СССР были в новинку, и ей было интересно общаться. Это было легкое общение, первым делом она рассказывала нам, что давно бросила курить, а вот сегодня опять начала. Почему? Да просто так, не знаю зачем. А еще место, где мы находимся, историческое, неподалеку Компьенский лес, где было подписано славное перемирие 1918 года, приведшее в итоге к новой войне, и позорное с Гитлером в 1940. А вот теперь здесь «Ковчег», очаг мира, он раскинулся на 38 стран. Мира не только людей между собой, но и мира с самим творением, которое тоже может ошибаться, делать огрехи, путать хромосомы...

Потом Жан привел нас в небольшой храм, который был построен как грот, вырубленный в камне, алтарь в центре, на него падал свет из окна, казалось на нем постоянно горит огонь Евхаристии. Казалось, он был надышан воздухом первохристанских общин. Его настоятель, о. Тома Филипп, известный во Франции богослов и философ, был духовником Жана Ванье и всего «Ковчега». Жан, кстати, тоже был философом по второму образованию (после военно-морского), и даже опубликовал книгу об этике Аристотеля. О.Тома заговорил с нами о французской философии, не помню почему. Вот Сартр – типичный пример искажения христанской духовности, но все-таки какая-то искра в нем есть.

Отцу Тома, доминиканцу, было тогда 83 или 84 года. Если в Жане Ванье было много массивности, много тела, то в о.Тома тела было совсем мало. Худенький, маленький, приветливый, с тихим голосом. Вот, подумалось, человек живущий, исключительно молитвой и мыслью, едва касаясь земли. Он уйдет из жизни через пять лет в 1993 году, но уже тогда за ним тянулась полоса сексуальных скандалов, начиная с 50-х годов (о чем мы, понятно, не знали), открывшихся еще при жизни Жана Ванье. Уже в 1956 году Ватикан запретил о.Филиппа в служении, но дело было столь давнее, один папа ушел, другому было недосуг, дело само собой как-то забылось. Впрочем, еще тогда Рим предостерегал Жана Ванье от того, чтобы иметь с ним дело.

Теперь земные судьбы обоих этих людей так трагически преломились в судьбах посмертных, которые им были явно небезразличны. Все знают, как охотно мы готовы обвалять как в муке в своем воображении чужие грехи, особенно грехи тех, кто у кого была репутация святости. Шесть случаев сексуально-духовного злоупотребления сейчас доказаны и подтверждены; в случае Жана Ванье, речь идет только о тех женщинах, кто заявил о духовном насилии над ними, тех, кто пожаловался (может быть, кого-то из них я видел тогда, 30 лет назад?), и вот их жалобы явились на свет. Но почему теперь? Ну, конечно, тренд морализма, но и вместе с тем, видно, саднила их какая-то травма, о которой можно было промолчать 40 лет, чтобы вдруг потом закричать. Главная отрава здесь – сочетание духовного с сексуальным, слияние до неразличимости их, потому что, когда тело грешит (ну что поделаешь с братом ослом, неразумной скотиной?), то как дух не мог осла обуздать? Не призвать к покаянию? Значит, духовный верх сложился с телесным низом по полной неразличимости?

Но я думаю, обо всех этих сиротах-инвалидах-обрубках, которых Жан Ванье напоил из Христова колодца, когда Господь присел отдохнуть. Многих из тех, кто был жив тогда, теперь нет. А те, кто живы сегодня, скорее всего не узнают об этих странных, шумных скандалах и пересудах. Пересуды – это наши здоровые дела. А если б узнали, то едва бы и поняли о чем речь. Они запомнят только добрые руки, улыбку, участие, дар Божий, им переданный, и унесут их с собой.

Желание Жана Ванье исполнилось: он спустился на последнюю ступеньку. Не на ту парадную, всеми видимую, всеми одобряемую ступеньку праведного служения, которую он сам для себя выбрал, а ту, которая сама вдруг подставилась, чтобы он на ней подскользнулся, подымаясь к своей канонизации. Мати-самарянка с сожителем и пятью бывшими мужьями, моли Бога о Жане, брате твоем!

(Продолжение следует).