Новая сословность в России: значимы связи и происхождение

В конце 1990-х водораздел в формирующейся социальной структуре нового российского общества проходил не столько по признакам социально-профессионального или квалификационного характера, сколько по степени включённости в новые экономические отношения и структуры. В 2010-х на первый план вышли характеристики рабочих мест, доступ к наиболее эффективным и стабильным из которых определяется прежде всего происхождением человека, и это влечёт за собой очень важные выводы. Главный из них заключается в отчётливо немеритократическом характере российского общества и существовании рисков «зависания» формирования в России классовой структуры несмотря на всё большую включенность россиян в рынок труда.

Это не значит, конечно, что социальная структура России является неклассовой — доходы большинства населения опосредуются сейчас рынком труда. Однако если в 1990-е для вновь возникшего частного сектора при занятии определённой статусной позиции решающими оказывались личные, а зачастую и личностные характеристики человека (включая не только наличие у него собственности, но и особенности его рабочей силы — от квалификации до трудовых мотиваций), то сейчас ситуация принципиально изменилась. На попадание человека на те или иные статусные позиции его происхождение влияет уже в большей степени, чем его собственные усилия, и в этом плане можно говорить не только о закрытии в России лифтов социальной мобильности по сравнению с ситуацией 1990-х, но и о том, что современное российское общество гораздо дальше от меритократического идеала, чем это было на излёте «эпохи Ельцина».



Если в конце 1990-х любой, кто по своим личным качествам мог пойти на работу в частном секторе, выигрывал уже в силу этого (т.е. рынок как бы сертифицировал качество его рабочей силы и человек получал за счёт этого дополнительные ренты), то сейчас независимо от сектора занятости доступ к качественным рабочим местам получают прежде всего выходцы из наиболее статусных и высокообразованных семей. Это, естественно, повлияло и на снижение роли социально-психологических характеристик человека для занятия определённой статусной позиции, которые имели такое большое значение в конце 1990-х годов. Тип локус-контроля у наиболее благополучной части россиян (верхние 12%, занимающие 1–4 статусные позиции из 10-ти на «лестнице социальных статусов») и наиболее неблагополучной части населения (нижние 22%, занимающие на ней 10–8 статусные позиции) сейчас диаметрально противоположен: если у первых безусловно доминирует внутренний локус- контроль (68%), то у вторых — внешний (61%). Это значит, что если для первых жизнь в современной России предоставляет определённые «развилки выбора», позволяющие им ощущать себя творцами собственной судьбы, то вторые лишены этих возможностей и чувствуют себя «щепками, несущимися по воле волн» и неспособными управлять собой и собственным будущим.

Гораздо менее значим, чем в 1990-х, оказался среди факторов стратификации и регион проживания. При этом тип поселения стал вообще статистически незначим — видимо, внутри поселений сформировались свои локальные социальные структуры, в рамках которых человек и определяет своё место в структуре общества. Менее значимы стали также такие физиологические характеристики человека, как пол и возраст. В то же время для отдельных статусных групп они все-таки сохранили свою значимость. Так, пол имеет значение для занятия верхних позиций (55% их представителей мужчины, при том что на всех остальных «ступенях социальной лестницы» доминируют женщины).

Возраст, который в конце 1990-х был чрезвычайно значим, т.к. прямо влиял на адаптивные возможности человека и шансы попасть на работу в частном секторе, и сейчас относительно более значим, чем пол, хотя уже не выступает столь жёстким «блокиратором» попадания на верхние статусные позиции как тогда — в возрастной когорте 51–60 лет, например, на верхние 4 ступени попадают 8% при 10% в когорте 31–40 лет.



При этом попадание заметной части представителей когорты 51–60 лет на нижние статусные позиции связано, видимо, не столько даже с их возрастом как таковым, сколько с их состоянием здоровья, являющимся наиболее значимым фактором стратификации среди всех признаков человека в современной России. При плохом здоровье вероятность оказаться на нижних трёх ступенях «социальной лестницы» для человека очень высока (60% при 7% для имеющих хорошее здоровье) и относительно выросла по сравнению с 1990-ми годами. И наоборот — среди тех, кто имеет хорошее здоровье, 45% оказались в верхней половине «лестницы социальных статусов».

Таким образом, факторы, объективно значимые для самооценок россиянами собственного статуса, не просто изменились за последние 15 лет. Их развитие прошло как бы «по синусоиде». Сначала, в процессе развития в 1990-х частного сектора и структурной перестройки экономики, удельный вес социально-психологических характеристик для динамики статуса вырос, а объективные характеристики сместились на менее значимые позиции. В начале 2000-х ситуация как бы «зависла». Период же со второй половины 2000-х ознаменовался сокращением значимости связанных с личностью актора факторов и ростом значимости условий его социализации и социального капитала.

В восприятии населения есть тройка лидеров, позволяющих добиться в жизни благополучия (собственное образование, упорный труд и наличие связей). При этом если учесть как тех, кто отмечал и «наличие нужных знакомств», и «иметь политические связи», то роль социального капитала ещё более возрастёт и он с большим отрывом окажется на первом месте. Любопытно, что в последние годы особенно выросла роль «политических связей» — в 2006 году, например, об особой их значимости для достижения благополучного положения в жизни говорили лишь 16% респондентов.



Что же касается упорного труда, то убеждение россиян в важности его для достижения благополучия применительно к современной России верно лишь отчасти. Так, если судить по продолжительности рабочей недели, то повышенная трудовая активность наиболее характерна для средне- и низкообеспеченного населения — в них имеют продолжительность рабочей недели более 40 часов 53% и 52% соответственно. В остальных группах большинство имеет рабочую неделю не более официально установленной продолжительности (среди высокообеспеченных таковых 53%, а среди бедных рабочую неделю не более 40 часов имеет даже 60%).

Однако при этом разброс по продолжительности рабочей недели сравнительно невелик в группах средне- и низкообеспеченных и очень велик в двух полярных по уровню их благосостояния группах. Так, рабочую неделю продолжительностью не более 20 часов имеют 13% бедных, по 6% средне- и низкообеспеченных и 13% высокообеспеченных. При этом среди высокообеспеченных также 13% имеют и рабочую неделю 60 часов и больше, а среди бедных таковых лишь 7% (в двух остальных группах этот показатель также находится в диапазоне 7–8%). Таким образом, небольшая часть высокообеспеченных действительно работает больше остальных, но таких немного, а для остальных их благополучие никак не связано с дополнительными трудовыми усилиями.

Интересно, что картина представлений россиян о том, что не помогает добиться благополучного положения в жизни, за единственным исключением, очень близка к представлениям на этот счёт жителей также переживших период трансформации восточных земель Германии:

Как видно на рисунке, единственное исключение во взглядах россиян и немцев — роль взяток в достижении благополучного положения в обществе. Если россияне в массе своей рассматривают взятки как фактор благополучия, то для двух третей восточных немцев они представляются совсем неважными для этого. При этом как важные и очень важные для достижения благополучия взятки рассматривают 45% россиян и лишь 8% восточных немцев. Этот факт сам по себе уже многое говорит и о типе сложившегося в России общества, и о возможностях и путях социальной мобильности в нём.