Закон тайга Сергей Левичев

«Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт!»… (Русская народная пословица)

Не понаслышке мы знаем, что смена национального лидера сопровождается значительными изменениями в ту или какую-либо иную сторону, с той, либо иной эволюцией. А вот здесь, граждане-россияне, подумать нам надобно, ибо выборы не за горами. Пожили — знаем, каждый раз руководствуясь указанной выше пословицей. В противном случае сие есмь — Закон джунглей!
Утрачивая орлиное зрение и питаясь из телеящика информационной клизмой, я удивляюсь, всё представляя, как чинуши — без Царя в башке, противными и опасными медузами присасываются к наивысшим властным структурам и даже, самому Монарху.

— Это сколь же, – сказываю домочадцам, – можно гражданину Володину, сидя по правую руку от Государя, пожирать его нагло очами, дабы в конце концов заполучить для себя — любимого, высшую монаршью должность, либо ярлык — на княжение то.

А ведь получил он дирижёрскую палочку спикера Госдумы. Как же было унизительно наблюдать за сим процессом, зная, что только из частнических и меркантильных интересов, тот сошёлся с дочуркой Первого Секретаря Райкома партии, что в уезде нашем знает кажная бродячая собака. Этот бумажный чернильный червь и бюрократ сделал всё для того, чтобы достичь пика высот самого Создателя Бога, начав тогда и с других вить верёвки, поступая со своими подчинёнными, как ему вздумается то!

А ведь и, вправду, формально руководивший государством Медведев, всего за четыре года натворил такого, что и нынче, поди, хрен разгребёшь. А не по его ль преступному бездействию натовцы разбомбили Ливию и, некогда цветущее государство-сад и ноне продолжают дербанить, кому не лень. А это не с его ли лёгкой руки Рассея лишилась половины акватории: как в том же Баренцевом море, так и в Северном Ледовитом океане, где громадные рыбные запасы… и большие залежи — нефти с газом.

За глаза бы хватило на веки вечные. Страна в обморочном состоянии, а он до сих пор так и болтается, аки дерьмо в проруби!

— Ёшкин крот! Отрабатывая государеву барщину, наконец, решил он войти в историю, переименовав всю расейскую «нашу» милицию — в полицию. Лишь бы, как-то… да наследить. Таки… наследил, вляпавшись в иную заваруху, которую ему народ никогда не простит. А ведь невдомёк его команде было, что полиция на западе — хорошо профессиональная и оченно даже… обученная структура, защищающая интересы господствующего класса — буржуа. А милиция была ополчением для защиты трудовых прав и социальных гарантий народа, строящего Коммунизм, но никак: ни собачьи будки для блудливых Шариков.

Лучше бы он ввёл налог на смех, да на слёзы! Был бы хоть какой-то толк. Памятней бы было, да и народу расейскому веселей.

А перемены мы с вами видим своими глазами, что, того и гляди, наши окуляры лопнут: к чёртовой матери. Они совсем для нас не радужные. Кажется, наконец научились на своих ошибках, после многочисленных предательств Горбачёва с Ельциным, так опять: на те же грабли и оттого всё новые и новые мучения. Подло? Очень. Монарху бы нашему всегда держать руку на пульсе или палец на курке пистоля, а иначе дела не делаются — на Руси. И всё это уходит ещё в советские, прадедовские, времена то.

Так что такое название недопустимо ныне. Ведь таким публичным лицам башка дана: не только для того, чтобы жрать. Надо же хоть немного и напрягать серую массу в своей черепушке, да шевелить оными там извилинами, но они же и того не делают-с… вызывая протест в обществе. А нынче тот должен стоять пред всея Расеей-матушкой на цирлах, чтобы замаливать свои грехи.

Скоро, думается мне, граждане вздохнут с облегчением и вместе с телесами и их высокомерием разжуют оных властных лиц, да выплюнут: на обочину истории. Таким бы, вишь ли, личностям без личностей, с глупой и тупой обличностью, медаль за такой идиотизм вешать, али орден Иуды, коим царь Пётр предателя Мазепу ублажил. А поди оба ведомые табора журнала: «Форбс».

Во первых строках.

Вот такая уха, граждане люди, в которую многое заложено, в связи с чем и пришла крамольная мысль, что всё это было сделано специально. Но как, при этом, скажи держит ворс! Много ли у них совести, а главное — мозгов. Наглости им не занимать и это ещё мягко сказано! Недаром сказывают, что человек красит своё место, но никак не бесчувственные-с… в лавках — манекены.

— О, Владимир Александрович! За вами, конечно же, слово, ибо наш люд ждёт того, чтобы вы, наконец, очистили свои ряды от той мрази и подонков в погонах и создали новый институт в стране — полисменский. Как можно было назвать всю ту структуру полицейской, которая изначально вызывала неприязнь расейского населения: к возможно и, порядочной части её сотрудников.

Ведь смешно же, право, смешно, и всё смешнее становится. Пересажали часть оборотней в погонах, но только после того, как исключили из статей уголовного законодательства о корыстных преступлениях: дополнительную меру уголовного наказания, как — конфискация имущества. Это что же получается, господа, народные «наши» избранники Государственной Думы, для кого же это вы подогнали сей скромный подарок. Видимо, не только для российских полисменов, но и для самих себя — любезных.
А ноне, вдруг, решили вновь её ввести в основной наш Закон — Конституцию. Какого же хрена, спросить бы наших нынешних бояр, заседающих в Государственной Думе, надо было отменять прежний Закон, которого боятся расейские коррупционеры, аки китайского коронавируса. Хотя и мы были молодыми и чушь прекрасную несли. И не только чушь, да и не совсем прекрасную.

И вот на свободу, с нечистой совестью, уже выплывают генералы в свои особняки, и на теннисные корты, не говоря уже о тех: неконфискованных в доход государства иных пожитках. К чему, спрашивается, льготная кара уголовно-процессуального Закона, нарисованного под вас, Господа народные избранники. А это, видите ль, уже не есмь Закон, а посмешище над оным. Ага-с…

Вас бы, зажиревших держиморд-депутатов, отправить на экскурсию в провинцию Китая: Сунь Ху-Чай, где бы смогли и сами же лицезреть показательную казнь, где таких же мздоимцев: выводят во чистое поле и они копают себе новое жилище, глубиной, эдак: метра в два, а затем ставят на колени перед той ямкой. Убедив плетью исповедаться перед покойным Мао Цзэдуном, сзади бедолаг проходит худенький стрелок, Хунь-Пиф-Паф, и всех, k ebene materi, расстреливает в затылок, пулей, насмерть то. И нет мздоимцев. Нет ворюг. Вот был бы для россиян кураж… так кураж. Отбили бы навсегда тогда охоту: красть, тырить, да хапать. Вот тогда-то казнокрады, с загребущими лапами, примчались бы оттуда на трясущихся своих, полусогнутых, прытью, чтобы все ранее принятые свои же, в Госдуме, Законы пересмотреть. В срочном для них порядке: денно и нощно. Не спамши. Не жрамши.

А ведь ещё смалу один из полисменов помешал нам с другом Мироном стать создателями, а возможно и быть — «отцами»… интернета, кем впоследствии стал англичанин сэр Бернерс Ли. Есть на свете много страшных и жутких историй. Ведь никогда не знаешь, что с тобой завтра будет. Так случилось и с нами. Не довелось, вишь ли, простым советским парням прославиться.

Никак мы в юности не находили с участковым общего понимания, ибо упорно не желала красная та фуражка идти с нами на контакт и компромисс, а потому всегда возникали трения и противоречия. Когда же полицию приведут на узде, наконец-то, к присяге, чтобы хоть в конце жизни нашим добросовестным и, почитающих расейские Законы граждан, пришло — упокоение.

Ведь мы с приятелем в застойные годы выходили в эфир за сотни км от своего дома под экзотическим позывным — «Жираф», дабы нас не поймали за хулиганство, предусмотренного уголовным кодексом. И кому мы тогда могли помешать на средней то радиочастоте, не совсем и понятно. Разъясняли иной раз в прессе, что мы, якобы, мешали воздушному транспорту, ха-ха-ха, это первобытному советскому, кукурузнику то. Да мы же и рации у того летуна никогда не видели, глазом то. Смех… да и только.

Один залётный появится раз в году в посёлке, так вся округа сбежится посмотреть на оную чудо–птицу, да посидеть кому-то за её рычагами, пока пилота шоколадом и брагой попотчует наша школьная учителка, удерживая летуна в ложе дней, этак: шесть, дабы ребятишки раз в своей жизни покуражились на крыльях того аппарата. Им то хрен по деревне, вынь и положи в рот, да и хотя бы в марлю завёрнутый хлебный мякиш. А тут, вдруг, летательный аппарат. Ведь на всю, знаете ль, жизнь, памятно то.

А ведь всем весело было. Сейчас то, гляди, за ночь раскурочили бы тот аэроплан, к чертям собачьим, в один мах по винтику, по шурупчику, да по гаечке и сдали на металлолом начальнику ЖКХ, мошеннику Яковлеву. Так, это отступление для тех, кто до слова русского голоден, а ведь мы радовали и тешили всю округу музыкальными композициями при выходе: в радиоэфир.

Ведь никто толком и не знал, слушая модные тогда транзисторы «ВЭФ» и «Ленинград» на средней волне, кто крутит тем на катушечном магнитофоне «Парус» сутками: шедевры «Битлзс»… и знакомит народ — с песнями всеми любимого Высоцкого.
«Жираф», да и жираф, ибо он большой и ему видней, а мы и радиоточку разместили на чердаке высотного домовладения у отца Мирона, откуда антенну протянули метров, этак… за триста — для лучшей нашей связи с заграницей отеческого, поселения то.

Протянуть то мы протянули, да как раз через трассу, ибо мало там кто когда-либо проезжал. Сама же дорога была заброшенной и заросшей, и до поры до времени нам было вольготно баловать друзей, нежели бы не забрёл на неё участковый Захаров — на мотоцикле «Урал»… с саратовской гармоникой на груди, к полюбовнице, которую завёл ещё при первом, тренировочном своём браке, напевая песню на весёлый разудалый, залихватский, бесшабашный и неумело выраженный… милицейский мотивчик:

— Наша служба не опасна — не трудна,
Для меня ж… она так, просто, прибыльна!»…

Так, гляди, и допел он её до конца, если бы не напоролся этот доблестный страж порядка на нашу рабочую антенну. Свидетели того нелепого случая опосля всем знакомым рассказывали, что только, дескать, и услышали разом что-то похожее — на «вжик». Полагаю, что с ним случился внезапный приступ дальтонизма, а друг Мирон был просто убеждён, что участковый Захаров не нашёл-таки тормоза на казённой «зверюге», потому и утратил контроль над своим новёхоньким мотоциклетом, «Уралом» то.

Девизом того любвеобильного фараона всю жизнь была присказка: «Пришёл, прощупал, залюбил». А ведь любил и любит. В тот же раз он чуть было свою глупую головёнку не потерял в безлюдном, Богом забытом месте, а «Урал» проехал прямо ещё некоторое время, без него, хотя при вхождении оного транспортного средства в поворот, обычно приводит к съезду с дороги.

Долго же он ехал, пока не опрокинулся. Вот те… и ну! Вот те… и да! Как на Руси говорится: «И на старуху бывает проруха».

И надо же было участковому свернуть на ту дорогу, где лишь браконьеры-охотники, да рыбаки с самоубийцами ездили, да и то лишь полупьяными — на День молодёжи. Хорошо, что провисший провод пришёлся милиционеру со шрековской внешностью на форменный картуз и энтот «вжик» просвистел в воздухе, как выстрел из рогатки. Кто-то видел и затяжной полёт — в чилигу.

Как ураганом, скажи, того старшего полисмена с мотоциклета сдуло. Ведь все же прекрасно видели, что ехал мотоциклист, все хорошо слышали, что голосил участковый, и вдруг — «вжик» и нет певца, нет инспектора с гармонью. И мотоцикл — в кювете. Идущие на работу гражданочки насилу и отыскали, в репейнике, певчего. Подняли они того, отряхнули, подтёрли, успокоили и дальше пошли, ибо некогда им было точить лясы с чёрт-те… каким служивым, так как каждого из них ожидала своя, работа то.

Центурион тот не совсем и не на всю, видимо, голову дурень. Ухватился он за конец провода, служившего нам антенной, и по нему, по нему — до лестницы… до лестницы, ведущей на чердак, и к нам уже со стуком. Скажи, и не сорвался, ирод окаянный.

— «Скунс», «Скунс»… мамку твою! Алле! Алле! На связи «Жирафа», как меня слышишь, приём идиот, приём! Приём! Приём! Приём! Заходи на нашу волну, заходи в гости, мы тебя всегда рады слышать! – пищал Мирон во всю, как есмь… калининскую.

— Иду, иду, – говорит сторонний, вдруг, нам глас, – уже захожу! О, эфирные детки! Так, вашу мамку! Опять, поди, самолётам то приземляться мешаете? – на кудахтанье Мирона отозвался участковый инспектор Захаров совсем не литературным слогом то, ничего общего с языком Пушкина и Толстого не имеющим. И поняли мы с другом Мироном, что нам не уйти от гнева Захарова.

Только и надежда была на то, дабы милицейская морда была крещёной. Иначе: насилие, сопряжённое… с тяжкими телесными.

Гражданин милиционер был не в теме, чем мы, вообще-то, занимаемся, но мыслил, поди, о чём худом и не совсем законном. И прямым ходом в конец чердака, широко шагая, что того и гляди казённые портки порвёт. И предстал пред нами нежеланный оку и всему нашему юному существу изверг в милицейском обличье. Главное же, и вполз без приглашения, к тому же — с дубиной, доселе нам неведомой и давай упражняться навыкам мастерства, полученных в «нашей» народной школе милиции. Тут то… от представителя власти: с волосами в носу, что выглядело крайне уродливо, я и заслышал тяжёлый грохот нашей, смертишки то.

Верите ли, граждане, от вида непрошеного гостя, вползающего на чердак, да с убойным в его ручищах инструментом, душа у меня зашлась и спряталась между ключицей и ямочкой на подбородке, и даже её несколько перекорежило в самих позвонках.
Никак мы не успевали на словах что-либо объяснить участковому в промежутках между ударами по животрепещущим нашим органам. Слишком уж… они получались невнятными и к тому же, мы заикались, так как приходилось часто повторяться, а та дубинушка хаживала: как по дорогой аппаратуре, так и по нашим глупым телам в скоростном и даже усиленном, режимах то.

Мы не успевали менять положения своих суетных тел, дабы облегчить их участь, которые отвечали за всё: ротозейство самого защитника прав народа, связанного с его падением в тот репейник, за разбитую саратовскую гармонику, за картуз, потерянный в траве, за помехи в эфире, за испачканные грязью юфтевые сапоги и за то, что рождены родителями на этом Белом, Свете то.

Бил за то, что не попал к своей тюннинговой Галке, у коей такие огромадные груди, размера: плюс шесть, что на одну можно было ему, уставшему с дороги, прилечь, а другой прикрыться. Потому и курортничал он с ней постоянно, выполняя иногда и свои должностные милицейские обязанности. Кажинный, скажи, день с ней по посадкам, да по баням, топленных ежедневно.

А не было бы той Галки, так и не было б… любви. А не было б… любви, так и мы бы никогда не пострадали от своих действ.

Всё шастал он окольными, да далёкими от людских глаз задворками. Но ему завидовали чёрной завистью, ибо Галка не гарной была совсем дивчиной, а большущей эрогенной зоной, с коей коль сольёшься, то вряд ли и водой с трансбойта отольют-с…

Тогда я точно поверил, что выстроились в небе звёзды львицей, ибо такое на нашу голову ещё несчастье, вперемежку: с оными физическими страданиями от милицейской эластичной дубины не сваливались. Так уж… она облегала наши младые тела, наши фигуры. Чудеса, право. Не один, видно, институт разрабатывал состав материала, из коего её изготовили для своих же граждан. Ну, змея–змеёй, не иначе. А после крещения нас ею участковым, мы даже свои выходные шаровары оросили утренним чаем.

Дружок мой, этот обрусевший хохлёнок, похитрее меня оказался, упав навзничь и вытянув ноги вдоль туловища, начал стонать и делать своё лицо подушкообразной формы, будто страдал постдраматической пневмонией или тому причинили сотрясение головного мозга. Уж… очень высоко глаза его смотрели, даже слишком высоко, в небо, что даже по моему телу прошёл озноб.

А по факту: у этого хитреца и был то всего: ушиб мягких тканей левой ягодицы, но каково притворство, маскарад и актёрство.
Видя безучастное положение к происходящему дружка моего Мирона, Захаров резко переключился на мои телеса и на мою фотогеничную внешность, видимо, желая изменить в ней некоторые черты. И каким бы я по жизни ни был, вишь ли: весёлым и жизнерадостным, но увидев кровоподтёк в области ношения циркониевого браслета, со мною случилась нечто: истерики то.

И заругался я тогда матерными словесами кое на кого и кое на что… И сам стал бить бездействующую уже аппаратуру, отчего страсть участкового заметно поутихла. Он не мог себе и представить, что в моём детском лексиконе имеется столько: слов и дерзких выражений, ущемляющих, оскорбляющих и попирающих права… наших милейших: дам, мадам, фрау и синьорин.
Я же так крыл всех и вся тех самых мамок, что и сам запутался, на чьей маме то я вообще и остановился, так как столь их непорядочных и непутёвых тому назвал, что и участковый бельма закатил, яко и Мирон, подключив к работе дополнительные извилины и переваривая всю мою желчь, выплеснутую в обличность страусиного хамского его милицейского, профиля то.

В результате бесчинств стража порядка на нашем чердаке следов преступления на месте не было выявлено. Однако, расчесал участковый нам кудри на прямой пробор, ох, и расчесал, что до сего дня пробор тот имеется и красные девицы им любуются.

А ведь это было лишь первое знакомство с нашим самым «народным» из «народных» защитников, а продолжение то следовало. Однако, мы до сей поры благодарны блюстителю Захарову за то, что разобравшись с нами дедовским жестоким методом, тот на нас никогда не заводил уголовных дел, как ныне происходит из-за палочки раскрываемости преступлений. А из-за этаких вот палочек страдают годами люди в тюремных застенках, и, в основном же, законопослушная наша молодая расейская поросль.

Так, давая анализ всем эпизодам моих юношеских деяний, надобно сказать, что раз пять быть бы мне не на завалинке с некой курносой, в обнимку, а на скамье подсудимых, ибо кулачные бои канули в прошлое, а били уже тем, что под руку попадалось.
Самым же распространённым орудием для изгнания дьявола из плоти и нанесения телесных повреждений считалась штакетина от забора. Каждый вечер их сотнями ломали у чужих дворов. Возвращаясь в то время, когда и сухой вяз казался пальмой, ветла прудовая — туей, а чилига — желанной для молодёжи периной, я таки… не перестаю удивляться, что мы тогда, вытворяли то.

Нет, мы не выходили на кулачки, как наши деды, которые дрались по потери сознания, нападая на чужое поселение в своём противостоянии стенка — на стенку. Мы же частенько не только махали кулаками, хотя и без этого не обходилось, а вышибали челюсти этими штакетинами злыдням, ломали их загодя отлитыми кастетами, и скажи, «как с гуся вода» всё сходило. Потому… верно, что была таки… милиция, но никак не жандармерия. А потому, граждане, важный всё же вопрос — выборы Правителя. Нет, их никогда не бывает хороших, но главное, чтобы предателя Родины не избрали. Ведь раздербанят Русь, аки ту же Ливию.

Только, ради Христа, не голосуйте за очередного Монарха: ради его красивых усов, которые ему в управлении страной никак не помогут, так как каждый разбирается в хитросплетениях Власти, как председатель колхоза — в авангардизме. Один прекрасный комбайнёр взял и всю страну, к чёртовой матери, развалил. А если бы оставался хорошим механизатором, то и страна, глядишь, до сих пор процветала. А ведь верно… у таких типов руки сызмала под другое заточены. Их мучает лишь жажда наживы, а на народные массы они чихать с высокой колокольни хотели. А будет преданный Руси Государь, то и народное ополчение вернут.

А всё же болит душа за матушку Русь и хочется скулить, аки побитому псу, видя у штурвала Государства чёрт-те кого, но только не специалистов со знанием своего дела. Закрываю глаза, чтоб не видеть своих слёз, дабы никому незаметна была мелькнувшая грусть, всё улыбаться себя заставляю… А настроение какое-то безжизненное и хочется взойти на эшафот, но продолжаю таки… слушать песню «Недолюбила».