КРЕМЛЕВСКИЙ ТРИП В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Почему практика «упрашивания на царство» ожила в России 21 века и почему нам необходим опыт неподчинения

Миф о чести, доблести и особых моральных качествах советских космонавтов был разрушен на наших глазах в бывшем здании советского госплана (парламентом это место назвать не получается как минимум со времен «закона подлецов»). А региональные законодательные собрания в едином порыве встали на колени и локти перед Владимиром Путиным, избавившись от остатков человеческого достоинства. Лишь немногие из числа региональных законодателей и представитель Иркутской области в СФ голосовали против возвращения к самодержавию, а не практиковали трусливое воздержание.

Все это, как и многое другое, стало частью ритуала, который прямо отсылал нас в XVI век, во времена Ивана Грозного и Бориса Годунова, а именно — Путина «упросили на царство». Последний милостиво обещал уточнить юридическую чистоту этого вопроса у Валерия Зорькина, мечтающего то ли о крепостном праве, то ли о метамодерне (не путать с метадоном), то ли об изобретении лекарства от деменции. Точь-в-точь как средневековые богословы уточняли непогрешимость монархов. Однако нам стоит преодолеть омерзение и даже ненадолго забыть о многотрудной, полной невзгод и опасностей жизни российского рубля, чтобы ответить на вопрос — почему же наш политический класс столь стремительно провалился в политическую архаику?

Политика и экономика страха

Во-первых, российский политический класс не просто труслив, он движим животным страхом перед будущим. И на этом страхе, а вовсе не на выдуманных «монархических традициях» и «так всегда было» держится наш политический порядок и сёрфит В. Путин. Да, в XVI веке после опричнины знать была движима страхом потери статуса и богатства вместе с жизнью, а сегодня только лишь страхом потери благосостояния, которое привязано к месту человека внутри этого класса. Но суть не меняется ­— именно это чувство заставляет их участвовать в ритуале своего собственного подчинения. Дело в том, что в случае потери власти у этих людей не хватит накоплений (даже если они есть и не распределены среди клиентелы) на поддержание текущего уровня потребления. Пересесть из бизнес-класса в эконом очень трудно, а пересесть из бизнес-джета в эконом — непереносимо.

То же самое касается и тех многих миллионов российских граждан, кто сейчас работает в государственном секторе в широком смысле слова. Госсектор в нашей стране переполнен скрытыми безработными — теми, кто выполняет избыточные контрольно-надзорные функции, чья занятость обеспечена федеральными целевыми программами и слишком высокими для недоразвитой экономики налогами и т.д. Они могут не любить Путина, они могут осознавать, что наше государство не работает в интересах граждан, но в глубине души они понимают — в случае политических изменений, децентрализации, дерегулирования и рыночных реформ многие из них, если не большинство, окажутся на улице. Сейчас их доход весьма скромен, но он понятен, предсказуем и в сравнении со многими согражданами неплох, а очень часто относительные цифры нам важнее абсолютных. Поэтому перспектива выйти на рынок труда деморализует. К тому же если в поисках работы придется идти к тем, кому завидовал, но на кого посматривал свысока — к предпринимателям. Лучше еще потерпеть, потом еще, и еще. И попробовать еще сильнее приобщиться к той доле, которая изымается у общества в пользу власти.

Естественно, что для многих играет роль и пережитый на рубеже 1980-90-х гг. опыт неуверенности и страхов, когда шаблоны карьерных и личных жизненных траекторий были сметены. Кстати, именно на таких людей сегодня опираются политики консервативного толка в Венгрии и Польше, но там культурно-историческая специфика позволяет поддерживать национальный консенсус вокруг ценностей свободы. В российском же обществе, помимо переживаний по поводу крушения совка, из XX века глубоко сидит комплекс жертвы изнасилования. Именно этот наш животный страх периодически поднимает на поверхность совершенно архаические пласты. Его воплощением служат формулы, которые каждый из нас слышал в своей жизни множество раз — «от меня все равно ничего не зависит» и «я вне политики».

Возрождение принципа коллективной ответственности

Кроме того, ритуал «упрашивания на царство» — это мощное средство сплочения рядов. Теперь все, включая региональные элиты, стали соучастниками происходящего переворота. Принцип соучастия уже применялся в 2014 г. в связи с захватом Крыма, но, судя по всему, за 6 прошедших лет во власти снова начались разброд и шатание из-за абсолютного отсутствия сколь-нибудь внятной политической и экономической программы. Кстати, в 2014 г. тоже была фикция под видом референдума, только теперь в подобной фикции предлагается поучаствовать всем взрослым гражданам страны. И тоже стать соучастниками политической оргии, пусть и в пассивном залоге. Важно понимать, что даже авторитарные референдумы должны иметь четко сформулированные законодательные последствия — только тогда они не являются соучастием в легитимации деспотии. То, что нам предлагается 22 апреля — это как «булыгинская дума», суррогат для оправдания самодержавия.

Еще одним важным фактором здесь является стремление Кремля эксплуатировать принцип коллективной ответственности перед лицом международного сообщества. Вообще, после Второй мировой войны мир в силу известных причин постарался этот принцип полностью искоренить. В нашем случае это выражается в том, что Кремль с В. Путиным отдельно, а российское общество отдельно. В кремлевском столбце идет коррупция, войны, аннексии, Беслан, сбитый Боинг и прочие мрачные дела. В столбце российского общества идет наука, культура, талантливые программисты, благотворительные инициативы и многое другое, что делает нас цивилизованными людьми.

И нынешнюю российскую власть такое положение дел категорически перестало устраивать. Она больше не хочет казаться анахронизмом современной истории, она хочет быть нормой и прописанной в законе истиной в последней инстанции. Она хочет, чтобы за коррупцию и преступления мы все несли ответственность, а не перекладывали ее на В. Путина, Н. Патрушева. И. Сечина, братьев Ротенбергов и Ко. Как Иван Грозный хотел разделить ответственность за разграбление страны и военные поражения, а Борис Годунов — за узурпацию власти. Другое дело, что именно сейчас эта власть разрушает материальные основы своего существования.

Интересно также то, что попытка возрождения самодержавия в современной России обнуляет саму Россию. Не только институционально — нам в любом случае придется заново учреждать и республиканское правление, и федерацию, — но в социальном и культурном плане. Мы, российские граждане со своим чаяниями и страхами сегодня, и те же самые мы, которые будут (или не будут!) здесь решать свои гражданские политические задачи в обозримой перспективе — это в любом случае будут очень разные общности. Либо окончательная ломка через дисциплинарные и фискальные практики с проваливанием в архаику не только власти, но и всего общества. Либо позитивная трансформация и освобождение через опыт неподчинения.