В это время отчетливо понимаешь кто есть кто

Люди в масках сбрасывают «маски», это естественная реакция на стресс и страх. Как быстро меняется в лице привычный добряк, а суперкрутыш объят паникой, как потерявшийся котенок. Это одна история. Другая - в том, что человек максимально искренен в детстве. Когда тебе десять и ты растешь на развалинах Союза, дружба– часть твоего маленького, но чистого сердца. Эта фотокарточка сделана в 1992 году, в день отъезда моего лучшего школьного друга Артура Ильяева в США. Мы с ним были настолько близки, что я плакал навзрыд, когда осознал, что больше не встретимся в классе, не замутим наши привычные креативные приключения. А мы мутили. Вообще, мы - самые маленькие рекламщики страны. В третьем классе втроем запустили школьное Question Show, аналог безумно популярного тогда проекта "Поле Чудес". Мы вели его на каждом "классном часе", перед этим часами готовились у Артура дома. Время было несладкое, а победителям нужно дарить призы. Что делать? Мы уболтали одноклассника Дениса Роднова стать почетным рекламодателем. Типа, мы будем делать рекламные паузы и воспевать его бизнес. За это Денис покупает жвачки Turbo и мы дарим их победителям. Рекламная пауза звучала так: "От жвачки до редиса, у Роднова, у Дениса". Роднов доволен, шоу процветает. В то время я был редактором стенгазеты, которую сначала назвал “Отличник и двоечник”, на что мой проницательный друг Артур заметил, что если бы мы жили в цивилизованном обществе, я бы схлопотал, потому что дискриминирую хорошистов и троечников. В результате мы сошлись на “Отличник, хорошист и двоечник”, потому что троечники не помещались в название. “Ну, ничего, мы пока еще не такое прям цивилизованное общество, троечники простят” – сошлись мы во мнении. В третьем классе учительница поручила нам написать поздравительные открытки на 8 марта всем девочкам. Мы с Артуром разделили эту ответственность. Он предложил написать всем одинаково, чтобы никого не обидеть. Я парировал: “не могу одинаково, я влюблен.” В результате все открытки содержали идентичный текст, кроме одной: “Юля, я желаю тебе счастья и чтобы у тебя грудь была как у Мадонны 18 века”. Артур увидел это до вручения, схватился за голову: “ты что, это же будет скандал! Прикинь, это увидит училка, нам конец”. Пришлось оставить личное пожелание в тайне. Чуть позже, когда мы перешли в пятый класс, подсматривали за девчонками, которые занимались гимнастикой под Billie Jean после уроков. Гормоны заставляли сердце стучать отчаянно, а легкие задыхаться от эмоций. Мы вздыхали, мечтали, а потом шли играть в ножички или лянгу. А что делать? Надо было отвлекаться. Роднов рассказывал о том, что он заряжается от телевизора и сильнее Ван Дамма, но ему приходится прикидываться, что он всего лишь “четвертый шеф в классе”, чтобы не рассекретить свою тайную миссию. Вообще, эти “первый” или “второй шеф” были постсоветским пережитком во многих школах. После уроков мы втроем, я, Артур и Тима Зунунов шли пешком, часами о чем-то болтали и фантазировали. Жили мы недалеко друг от друга, поэтому прогуляться до “2 го Ульяновского переулка” было делом обычным. Тогда казалось, что эта эйфория не закончится никогда, поэтому когда Артур школьным утром 92-го сказал, что они всей семьей улетают в Америку, это стало самым настоящим ударом для меня. Как будто из твоей души вырывают кусок без возможности регенерации. “Я дарю тебе самое ценное” – сказал Артур перед отъездом. Он протянул мне огромный альбом, в котором были вкладыши от жвачек Turbo, Bombibom и куча этикеток с футболистами. Настоящее богатство для любого пацана моего возраста. Когда Артур улетел, мы долгие годы переписывались почтой, записывали друг другу аудиокассеты с голосовыми письмами. Помню, я вынимал пленку, засовывал ее в конверт, а Артур при получении ( с нашей почтой такое случалось не каждый раз) интегрировал пленку в корпус кассеты. Годами мы общались так, месяцами ожидая весточки друг от друга. Получить такую – настоящий байрам. Артур познакомил меня с рэпом и влюбил в него. Сначала прислал мне сборник, в котором звучал Fuck Wit Dre Day, а годом спустя Doggystyle. Когда я услышал Снупа впервые, я просто сошел с ума. Мы делились надеждами, мечтами, успехами и поражениями и дистанционно продолжали расти вместе. Мы не виделись 28 лет, и, конечно, спустя годы общение случалось все реже, мы стали существовать в непересекающихся вселенных, что естественно. Несмотря на то, что сегодня наши беседы происходят несколько раз в год и то по знаковым поводам, в моей душе всегда есть отдельная комната Артура Ильяева. В ней аккуратно сложены все наши воспоминания, альбом со вкладышами, сценарии детских викторин, записки, которые мы передавали друг другу на уроках, кассеты с голосовыми письмами, и тот самый ножик, который мы втыкали в землю, играя в “Жизнь”. Эта комната неприкосновенна и всегда останется особенной, потому что в ней живет Артур, а вместе с ним мое прекрасное детство. Окна этой комнаты выходят на солнечную сторону “2го Ульяновского переулка” во дворе которого сделано наше последнее фото с ним и его забавной собакой. Я стою в любимом свитере, связанном бабушкой, на мне значок с Майклом Джексоном, у обоих на ногах суперкрутые “ABIBAS”. Мы улыбаемся, тогда еще не понимая, что обнимаемся в кредит на несколько десятилетий. Говорят, все в жизни временно, но нет ведь ничего более постоянного, чем время. Оно течет куда-то, меняет нас, превращая в пыль, чтобы нести кого-то другого, сменяя времена года. Но пока этого не произошло, есть кое-что сильнее времени: память. На пожелтевших страницах любимых романов, в ароматах бесконечного уютного ташкентского лета, в ощущении что ты – не один, кто вдыхает этот сладостный воздух детства, который дурманит до сих пор, стоит только вспомнить. И что-то подсказывает мне, что в мире Артура Ильяева, между суетой Манхеттена и рутиной уже родного Куинса, серьезной карьерой и абсолютно другим укладом жизни есть комната Руслана Салиева, которая по-своему так же неприкосновенна.