ФУТЛЯР от ВИОЛОНЧЕЛИ И ОЛЕНЬКА

Идешь по кладбищу, видишь могилы, памятники: вот тут советская старушка похоронена, тут Мефодий Васильевич Мараев (родился 1830, скончался 1882), пятьдесят два года ему, а был потомственным почётном гражданином, купцом, а вот тут – чемпион олимпийских игр.
Дмитрий Ионыч Старцев тоже по кладбищу однажды ходил, ждал своего Котика. Но Котик хотела быть пианисткой, уехала потом в Москву, мечтала поступить в консерваторию. Но пока еще билось его сердце от влюбленности и трепета, ждал он ее на кладбище (такая дикая романтическая идея возникла в ней: «Сегодня, в одиннадцать часов будьте на кладбище возле памятника Деметти»), ходил он между могил, рассматривал памятники.
И думал: как много молодых женщин, милых девушек зарыто тут. А они тоже любили, отдавались ласке, некоторые даже вышли замуж.
«Как, в сущности, нехорошо шутит над человеком мать-природа, как обидно сознавать это! Старцев думал так, и в то же время ему хотелось закричать, что он хочет, что он ждет любви во что бы то ни стало; перед ним белели уже не куски мрамора, а прекрасные тела, он видел формы, которые стыдливо прятались в тени деревьев, ощущал тепло, и это томление становилось тягостным…».
А потом луна зашла за тучи и будто задернули занавес. «Ох, не надо было полнеть», - скажет сам себе Старцев, залезая в коляску. Котик не пришла. А потом и от предложения руки и сердца отказалась: она же была создана для рояля.
Так Ионыч стал человеком в футляре. Ну не сразу, конечно. Но с этого задернутого занавеса всё и началось.

... У замечательного современного писателя Дмитрия Ольшанского тоже есть текст о бренности. Как он тоже идет по кладбищу, уж не помню какому, Введенскому или Пятницкому, видит кресты, кресты, памятники, могилы – и вдруг: совсем свежее захоронение. С фотографией. И там, допустим, написано: Ольга Валерьевна М.
Он набирает ее фамилию с именем в одной из социальных сетей (ну, например, в Инстаграме), и оттуда на него вываливается вся ее свежая, молодая и уже теперь бывшая жизнь.
Вот она пьет за столиком что-то из бокала на тонкой ножке, вот она едет с подругой в Париж, вот сидит в Риме, вот она с молодым человеком, а вот с другим.

Ни от чего не убережет нас наша летучая, легкая жизнь. Ни от глухой тоски небытия, ни от подавленного отчаяния.
Лучше уж деньги из карманов вынимать, добытые честной и трудной практикой, пересчитывать их вечером, желтые, зеленые, пахнущие духами, уксусом и ворванью, а потом, на следующий день, отвозить их в Общество взаимного кредита и класть на текущий счет.

(Рассказ «Ионыч» написан в 1898 году, а значит, у Дмитрия Старцева еще есть бездна времени, чтобы спокойно умереть до поры, когда Общество взаимного кредита лопнет, как лопнет всё после революции.)

Но бог с ними, с Дмитрием Ионычем и Екатериной-котиком, даже с придуманной нами Оленькой Валерьевной М., и с ней тоже бог. Другая Оленька не идет у меня из головы.

... В марте 1916 года Иваном Буниным был написан рассказ «Легкое дыхание».
О том, как ходит на могилу Ольги Мещерской классная дама, которую раньше очень эта не по годам расцветшая девочка раздражала. И о том, как совсем в последнюю свою зиму сошла та с ума от веселья.

Мы все хорошо помним этот рассказ.
И что соблазнил Оленьку брат именно этой классный дамы, которая так старалась сейчас ей выговаривать, и что потом – спустя месяц после этого разговора – некрасивый казачий офицер застрелил Мещерскую на платформе вокзала среди большой толпы народа, тоже помним.
«Судебному приставу он объявил, что Мещерская была с ним близка и поклялась быть его женой. В этот день, провожая его на вокзал, она сказала, что никогда не любила его, и предложила прочесть страничку из своего дневника, где описывалось, как её совратил Малютин».

Но всё это теперь не важно.

Важно, что город в эти апрельские дни стал чист и сух, что камни его улиц побелели и что по ним легко и приятно идти.
И вот каждое воскресение, после обедни, по Соборной улице, направляется маленькая женщина в трауре, в чёрных лайковых перчатках, с зонтиком из чёрного дерева.
Классная дама Оли Мещерской ходит теперь на ее могилу и вспоминает, как подслушала однажды, как та говорила своей подруге, что главное в женщине (она прочла это в одной папиной книге) не чёрные, кипящие смолой глаза, ни чёрные, как ночь, ресницы, ни нежно играющий румянец, ни тонкий стан, ни даже маленькая ножка, но – легкое дыхание.
«Лёгкое дыхание! А ведь оно у меня есть, - ты послушай, как я вздыхаю, - ведь правда, есть?»
«Теперь это лёгкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре».

Это был трудный апрель. Я совсем его не видел, только из окна.

Но кончится и это заточение, мы снимем наш футляр, оставим его у стула, как гроб от виолончели, пересчитаем наши оставшиеся в небольшом уже количестве желтые, зеленые, пахнущие духами, уксусом и ворванью деньги – и выйдем на улицу. На долгие километры. В райские, детские, солнечные, призрачные дворы.

- Здравствуй, Оленька!