Уважаемые читатели, злопыхатели, фанаты и PR-агенты просим продублировать все обращения за последние три дня на почту [email protected] . Предыдущая редакционная почта утонула в пучине безумия. Заранее спасибо, Макс

Первооткрыватель политического дауншифтинга

23.06.2021 12:06

Готовящийся встретить 77-летие Геннадий Зюганов — один из рекордсменов российской, да и мировой политики. По российским меркам дольше него на политической сцене только Терешкова. По советским — он третий по долгожительству после Михаила Горбачева и Никиты Хрущева (умер в 77 с половиной лет) лидер Компартии и старейший из действующих. По европейским — он вот-вот догонит Тодора Живкова (руководил Компартией в 78 лет), Вальтера Ульбрихта (ушел в 77 лет 10 месяцев) и Эриха Хонеккера (проработал до 77 лет и 2 месяцев).

Трудно найти сферы, где Зюганов был бы неуспешен.

Без особых карьерных причин (дослужился лишь до замзавотделом ЦК КПСС и секретаря ЦК толком так и не досозданной Компартии РСФСР) внезапно возглавил КПРФ. Он удачно балансировал между участием в проекте российской Компартии (по сути ослаблявшей и подламывавшей общесоюзную КПСС), идеологической поддержкой ГКЧП (который ускорил конец былой эпохи) и превращением в одного из бенефициаров этого распада.

Победитель парламентских выборов 1995 года и лидер партии, побеждавшей в 90-е годы на губернаторских выборах в десятках регионов (а тогдашние губернаторы — полноценные политики № 1 в регионах, не то что нынешнее племя). Обладатель репутации победителя президентских выборов 1996 года. Не станем обсуждать достоверность этих утверждений — ее все равно не проверить. Но, по сути, он за три месяца до выборов утратил особый драйв, не стал заниматься формированием команды и всерьез готовиться к взятию власти. Чем ближе был срок голосования, тем призрачнее становились перспективы победить Ельцина у кандидата, не имевшего ни стремления, ни вкуса к победе и вообще к власти. И это еще во времена, когда слово «дауншифтинг» не вошло в русский лексикон.

Чуть позже Зюганов станет главным выгодоприобретателем протестного движения, к которому сам почти не прикладывал руку: просто голосование за КПРФ оказывалось самым понятным для прагматиков в крупных городах, стремившихся сделать власти как можно больнее. Был эффективнейшим переговорщиком с действующей властью: успехи Зюганова не так наглядны, как у Жириновского, но вполне весомы. Он всегда оберегал второе место, уничтожая подбирающихся к нему и будучи равнодушным к «золотым» медалям.

Сила и одновременно трагедия Зюганова заключается в том, что собственно результат ему никогда не был особенно интересен. Десятилетиями оставаться в «политическом казино» оказалось куда привлекательнее, чем ставить на зеро в надежде взять банк. Роль трибуна и коммуникатора была куда ближе, чем лавры революционера и бунтаря.

Как следствие, успехи Зюганова поч­ти никогда не конвертировались в результаты. Назвать реальные достижения КПРФ и ее лидера за последние 30 лет — большая проблема. Результат был подменен интонацией. Было много жестких фраз типа «Мы прямо поставили перед правительством вопрос» и «КПРФ не допустит…» — но сложно вспомнить, чего именно КПРФ не допустила.

Пытавшиеся обострить дискуссию и поставить вопрос о результатах «уклонисты» типа Рашкина получали проблемы по партийной линии за попытки расшатать КПРФ своим радикализмом. Равным образом душились в зародыше сомнения «правомерных» коммунистов об идеологической допустимости проводить на руководящие посты спонсоров и миллиардеров (Блоцкий, Грудинин, Берулава), воспроизводящих опыт КПСС по гигантскому разделению между «верхами» и «низами». Зюганов по-прежнему бесценен для КПРФ аппаратно и организационно, но с репутационной и «идейной» точки зрения становится скорее бременем. Как Явлинский для «Яблока», Миронов для «Справедливой России». Да и не только они.

Но в дискуссии о таких результатах руководство КПРФ будет объективно не заинтересовано. Да и сам факт разговоров о гипотетической передаче лидерства в партии по наследству внуку Леониду — индикатор того, что династические соображения могут оказаться более актуальными, чем политические. Что одновременно странно идеологически и вполне понятно по-человечески.