"С Ходорковским я поступил не по понятиям"

Михаилу Ходорковскому исполнилось 45 лет. Накануне юбилея корреспондент "Власти" Сергей Дюпин встретился с Игорем Гнездиловым — человеком, почти год просидевшим в читинском СИЗО в одной камере с Ходорковским. Именно он подписал бумагу, лишившую Ходорковского в прошлом году возможности подать прошение об условно-досрочном освобождении.

"Я даже предположить не мог, что меня готовят в соседи к Михаилу Борисовичу"

Идя на встречу, я уже знал, что 38-летний Игорь Гнездилов (на фото) — рецидивист-автоугонщик, он сидел пять раз. И потому я ожидал увидеть типичного забайкальского урку — вертлявого дядю в кепочке, кожаной куртке, с выколотыми на пальцах перстнями, вставными зубами из желтого металла и непременной "распальцовкой". Я ошибся по полной. Игорь обходился без золота во рту, а его руки были абсолютно чистыми, в смысле без татуировок, тщательно вымытые и с аккуратно подстриженными ногтями. На нашу встречу, проходившую в центральной гостинице Читы, бывший угонщик приехал в идеально выглаженных брюках, свежей сорочке и начищенных до блеска ботинках. За два часа, в течение которых проходил наш разговор, он не произнес ни одного матерного слова, ни разу не повысил голос, а перейти со мной на обычное в подобных ситуациях "ты", по-моему, так до конца и не смог. В общем, скромный, интеллигентный человек, которого на улице вполне можно было бы принять, например, за служащего читинского областного отделения Сбербанка.

Этот образ Игорь убедительно поддерживал еще, наверное, минут пять, пока мы знакомились и обменивались мнениями о погоде и футболе: мой собеседник дал понять, что спортом особо не интересуется, но о последних результатах чемпионата Европы осведомлен и готов обсудить эту тему из вежливости. Однако первый же мой вопрос по существу, как говорится, расставил точки над i.

— Про мою-то жизнь зачем рассказывать? — искренне удивился Игорь.— Она малоинтересная была: все тюрьма да тюрьма. Пять сроков отсидел, 19 лет в общей сложности.

В первой половине своей жизни читинец Игорь Гнездилов успел окончить школу, городской политехнический техникум, устроиться на работу технологом лесозаготовок в местный леспромхоз имени Ленина и даже несколько месяцев там поработать. Но получить зарплату молодому специалисту так ни разу и не посчастливилось: одновременно с его трудоустройством в стране грянула перестройка, леспромхоз начал загибаться.

— А круг общения-то у меня в то время был — не лесники дремучие, а пацаны продвинутые,— продолжает Игорь.— С этим кругом и попал.

Вообще-то угонять машины он начал задолго до перестройки — еще в школьные годы.

— У моего отца тогда был ВАЗ-21011,— с теплотой вспоминает Игорь.— Вечерами после школы я помогал ему ремонтировать машину, а ночью, пробравшись в наш гараж, угонял ее, чтобы покататься по городу с приятелями и утром поставить машину обратно.

С приходом перестройки и появлением в Чите первых иномарок — в основном это были старенькие, привезенные из Японии "праворульки" — друзья решили, что их старая детская забава может приносить неплохой доход, и поставили дело на поток. Только за один 1990 год компания, как установило следствие, угнала в городе 22 автомобиля. За это Игорь получил свой первый пятилетний срок, который отсидел "до звонка" в башкирской зоне. Вернувшись в город после отсидки в 1995-м, Игорь обнаружил, что "в стране бардак и зарплату, как и раньше, не дают".

— А круг мой к тому времени распался,— говорит он.— Люди в "крышу" пошли, магазины и рынки стали контролировать.

— Выгодное дело. Почему же ты с ними не пошел?

— Я занялся тем, что умею: в преступном мире моя специальность — угонщик.

В 1990-е годы, как объясняет Игорь, иномарки появились уже почти у всех в Чите. Как следствие, образовался дефицит запчастей, угнанные машины стало выгоднее продавать не целиком, а разбирая их на комплектующие. К этому времени окреп и структурировался весь читинский автоугонный бизнес: старые простенькие автомобили независимо от их возраста и марки перекупщики принимали у "крадунов" по твердой таксе — 100 тыс. рублей за штуку. Новые крутые джипы типа Toyota Land Cruiser угонялись строго "под возврат": они передавались обратно хозяину после выплаты им вознаграждения. В этом случае доля угонщика возрастала.

Свой последний, пятый, срок Гнездилов получил в конце 2004 года. На этот раз с приговором районного суда — 3,5 года колонии — он почему-то не согласился и стал писать кассационные жалобы. Разбирательство его дела в судебных инстанциях затянулось, и арестант в течение всего этого времени оставался в центральном читинском СИЗО. 20 декабря 2006 года на тот же читинский централ, как говорят зэки, "заехал Ходор" — именитого заключенного перевели из Краснокаменской колонии в СИЗО, чтобы он мог ознакомиться с материалами второго возбужденного против него уголовного дела.

Примерно в то же время в обычной 15-местной камере, расположенной на четвертом этаже так называемого старого корпуса централа, открылась дверь — надзиратель, оглядев сидельцев, произнес: "Осужденный Гнездилов! На выход без вещей".

— Сотрудник привел меня в оперчасть, где уже сидели два полковника в зеленой фэсэиновской форме, которых я раньше никогда не видел,— рассказывает Игорь.— Они разрешили мне закурить и затеяли такой типа откровенный разговор ни о чем: спросили про мое образование, за что сижу, с кем общаюсь и все в таком же духе. В общем, как ты сейчас, только они ничего при этом не записывали. Про Ходорковского вообще ни одного слова сказано не было, поэтому я после этого разговора даже предположить не мог, что меня готовят в соседи к Михаилу Борисовичу.

7 февраля 2007 года за осужденным Гнездиловым снова пришел надзиратель и потребовал, чтобы зэк вышел, но на этот раз уже с вещами.

— Вели молча какими-то внутренними коридорами, в которых один я наверняка бы заблудился,— говорит Игорь.— Только оказавшись возле окна и увидев свой бывший корпус напротив, я сообразил, что нахожусь на третьем этаже нового здания, которое обитатели централа называют спецпродолом (спецкоридором.— С. Д.).

Третий этаж нового корпуса СИЗО, как считают зэки, был отремонтирован и переоборудован администрацией специально к приезду Михаила Ходорковского. Из этого помещения сделали как бы тюрьму в тюрьме: половину из 15 расположенных на этаже камер переоборудовали в кабинеты для встреч заключенных с адвокатами и следователями, сделали на этаже душевые кабины, посадили в коридоре круглосуточную охрану и организовали отдельный переход из спецпродола в прогулочный дворик. Сидельцев спецблока водят на прогулку первыми, а на помывку — отдельно, чтобы они никак не пересекались с другими подследственными централа. На их ежедневной утренней проверке, как утверждают зэки, всегда лично присутствует "хозяин" — начальник СИЗО.

Перед тем как завести нового соседа в камеру к Ходорковскому, его заставили полностью раздеться и обыскали, прощупав каждый шов в одежде.

— Камера, в которую меня привели, оказалась шестиместной,— рассказывает Игорь.— Из имущества в ней были только три двухъярусные кровати-шконки, расположенные вдоль стен, стол посередине, телевизор и небольшой стол-тумба для продуктов и посуды. Занятым из шести мест было только одно — верхнее на кровати, стоявшей у входа. Там сидел мужчина, которого я раньше не знал. Поздоровавшись с ним, я в соответствии с нашими обычаями спросил, какое место можно занять. Он ответил что-то вроде того, что из пяти свободных я могу выбрать любое, которое понравится. Я занял койку у окна.

— Как вы представились друг другу?

— Я — Игорем, а он — Михаилом Борисовичем.

— Насколько я знаю, в местах заключения отчества не приняты.

— Авторитетных людей иногда называют без имени, просто по отчеству: Иваныч, Петрович.

— В тюремной иерархии твой статус, как мне кажется, выше: ты человек опытный, авторитетный, пять ходок за плечами и все по уважаемой "воровской" статье. Ходорковский же, несмотря на все его заслуги, всего лишь "мужик" и "первоходок". Тебя не задело, что он с первых же минут знакомства фактически потребовал к себе особого, уважительного отношения?

— Ну, во-первых, авторитета у меня особого тоже никогда не было. В лагерях я оставался "мужиком", поскольку зарабатывал на жизнь руками: на воле я курочил машины, а в зоне обычно ремонтировал их. А во-вторых, с единственным соседом по камере, с которым предстоит провести вместе много времени, не стоит начинать знакомство с конфликтов. Потом я убедился, что поступил правильно, согласившись на его условия,— мы свыклись друг с другом и сошлись характерами

— Может, вы и на "вы" друг друга называли?

— Да, только так. Однажды я попробовал перейти с ним на "ты", но сразу натолкнулся на такой стальной взгляд, что оставил попытки. Михаил Борисович объяснил мне, что на "вы" он обращается всегда и ко всем, выказывая таким образом уважение к человеку, так, мол, его воспитали, менять привычки в тюрьме он не собирается. Михаил Борисович так себя поставил, что даже сотрудники всегда называли его на "вы" и по имени и отчеству.

— Что ест в СИЗО Ходорковский?

— Что дадут, то и ест. Тюремную пищу ест, баланду. Обед мы постоянно получали. Первое время он присматривался ко мне: смотрел, что ем я, и от этого тоже не отказывался.

Кормежка, по словам Игоря, в читинском централе вполне сносная. На завтрак дают кашу, сладкий чай и хлеб. В обед — суп-баланду: это может быть солянка, щи или борщ-свекольник, но обязательно с мясом. На второе — котлеты или рыбу. Вечером зэки получают кашу или макароны, к которым могут быть добавлены селедка, стакан молока или кефира.

— В баланде действительно есть мясо?

— Ну куски, конечно, не плавают, но иногда что-то выловить можно. А если добавить куриный кубик или немного тушенки, получается вполне нормальный суп.

— Какие продукты твой сосед приобретал или получал в качестве доппайка?

— С воли ему обычно присылали самые простые продукты — йогурты, кефир, сухое молоко, орехи, изюм, шоколад, бородинский хлеб, яблоки. Последнее время мы с удовольствием ели китайскую лапшу "Доширак". К колбасе Михаил Борисович относился равнодушно — мясные продукты обычно отдавал мне. Другое дело — сладкое или тыквенные семечки. Они у него слабость!

У арестантов читинского централа есть две возможности разнообразить свой рацион: они могут получать продукты с воли из расчета до 30 кг в месяц и отовариваться в тюремном магазинчике. Передачи родственников обязательно проходят тщательную проверку: тюремщики боятся, что арестантам передадут запрещенные алкоголь или наркотики. Поэтому, например, яблоки или хлеб обязательно режут на куски, сигареты ломают пополам, а орехи принимают только в очищенном виде. До недавнего времени сидельцам запрещали передавать любимый ими "Доширак": в прилагающийся к лапше пакетик со специями друзья с воли научились закладывать наркотик. Потом все-таки разрешили. В тюремном магазине ассортимент небогатый, зато только оттуда можно получить, например, сигареты с фильтром. Отовариваются сидельцы по безналу: продавец списывает деньги с их счета, пополняемого родственниками.

— Ты хочешь сказать, что олигарх Ходорковский обходится в СИЗО без лобстеров и черной икры?

— Да мог, конечно, он все это себе заказать, только зачем? Чтобы все протухло? Ведь у нас в камере даже не было холодильника. Мы прочитали в ПВР (Правила внутреннего распорядка в СИЗО.— С. Д.), что "при желании арестованного и наличии средств у него на счету" администрация может предоставить ему холодильник, написали заявление, но нам было отказано. Объяснили так: в прокате изолятора холодильников нет, а привозить их с воли запрещено, поскольку под обшивкой аппарата могут быть спрятаны запрещенные предметы.

— У вас с соседом явно разный уровень доходов. Как делили продукты?

— Это верно. Я привык рассчитывать только на себя, мне мать за все время нахождения в централе прислала, наверное, две или три передачки. Но этот вопрос был решен в первые же дни: Михаил Борисович сказал, что я могу пользоваться всем, что находится в общем шкафу, где хранились продукты и посуда.

— Во что был одет твой сосед?

— Я ему сколько раз говорил: "Михал Борисыч, вы, елки-палки, такой человек... Должны, короче, выглядеть цивильно. Закажите себе костюм такой, чтобы у дежурных глаза на лоб полезли". А он мне: "Зачем?" Одевался просто: летом китайский спортивный костюм, футболки, джинсы, кроссовки, ветровка такая черная, немаркая. Зимой — тоже спортивный костюм, только с начесом. Когда становилось совсем холодно, на прогулку выходил в валенках, под которые наматывал портянки (так удобнее), в цигейковой шапке-ушанке и армейских "однопалых" варежках.

— Кто его стрижет?

— У Михаила Борисовича была электромашинка для стрижки, ею мы и стриглись. Он — практически наголо, надевая на ножи самую тонкую насадку-"единичку". Первое время он стриг себя сам, потом я стал ему помогать простригать голову сзади: самому-то не видно.

— Как здоровье Ходорковского?

— Нормально. За все время он, может быть, пару раз простужался и жаловался на головную боль.

— Удавалось ли вам как-то поддерживать свою физическую форму?

— С этим было сложно. Мой эспандер отобрали во время шмона перед переездом в новую камеру. Я тогда попробовал сделать гантели, налив водой две двухлитровые пластиковые бутылки из-под пепси-колы. Охранник сразу: "Это что такое?" Я говорю: "Запас воды на случай, если отключат". Он вроде не возражал, но как только я начал эти бутылки поднимать, их тут же отобрали без объяснений. В общем, из спортинвентаря у нас был только пол для отжиманий — его-то никак не запретишь и не унесешь.

— Как проходил день в СИЗО?

— Мой сосед в изоляторе, можно сказать, только ночевал. Подъем в шесть утра. До восьми туалет, ежедневная утренняя проверка на этаже, завтрак и мытье пола в камере. С восьми до девяти — прогулка во внутреннем дворике. В девять за Михаилом Борисовичем приходил конвой, он собирал свой пакет (вместе с завтраком ему выдавали обед сухим пайком) и уезжал в прокуратуру знакомиться со своим уголовным делом. Приезжал обычно вечером — прокуратура работает до 18 часов. До отбоя мы читали, смотрели телевизор, спорили.

— Что читает Ходорковский?

— Он выписывает, наверное, полсотни наименований журналов и газет, включая какие-то специализированные издания по истории, экономике, химии. У нас все свободные шконки завалены книгами и журналами. К детективам Михаил Борисович, как мне показалось, равнодушен — больше любит исторические книги. Читает он очень быстро: книгу в 300 листов может прочитать за два вечера. Я думал, что при такой скорости он не запоминает содержание, и как-то попросил его пересказать книгу, которую сам только что прочитал,— он пересказал, причем довольно подробно.

— Вы с ним обсуждали книги, фильмы?

— Больше спорили об истории, политике, межнациональных отношениях. Иногда чуть ли не до скандала доходило — я человек вообще взрывной, эмоциональный. Он, например, считает, что прибалты и славяне — родственные народы и должны жить дружно, а мне кажется, что они нам претят и без них нам будет лучше. По его мнению, и с американцами мы тоже очень похожи, а я думаю, что мы с ними, наоборот, полностью противоположны.

— Как же вы разрешали эти споры?

— С помощью энциклопедии "Британика". Эта книжка, размером раз в 10 побольше, чем Словарь русского языка Ожегова, занимает у нас целую кровать под Михаилом Борисовичем. В ней есть, по-моему, ответы на все вопросы. Должен признать, что после обращения к "Британике" я обычно оказывался в пролете.

— Тебя послушать — у вас была не камера, а английский клуб. Неужели ни разу даже в картишки не перекинулись?

— Какие карты?! В шахматы, в нарды ни разу не сыграли, хотя их можно было заказать в камеру. Михаил Борисович мне в первый же день сказал, что он — человек азартный, поэтому ни в какие игры в тюрьме играть не будет. Он, как я думаю, опасался провокаций со стороны администрации или других сидельцев — и правильно делал. В тюрьме же все хитрые, особенно те, кто большие срока поотсидел.

— Какой телевизор стоял у вас в камере?

— Не помню. На нем, кажется, и надписи-то не было. Какой-то российский — старый и совсем раздолбанный. Он остался в камере от предыдущих сидельцев. Управляться с ним мог только Михаил Борисович: он постоянно нажимал в нем какие-то кнопки, шевелил антенну-"усы" или менял ее на общую, пытаясь добиться более-менее сносного изображения. Получалось у него через раз. Я ему сколько раз говорил: "Че мы как допотопные сидим и ни фига не видим? Давайте телевизор новый закажем". Ну написали заявление, а толку что? Получилось, в общем, как с холодильником: в прокате нет, а с воли не положено.

— Что смотрели?

— Наш телевизор ловил всего три или четыре канала: первый, второй, НТВ, какой-то местный и спортивный. Спортом ни я, ни Михаил Борисович не интересовались. Развлекательные программы он тоже не любил — как начнется какое-нибудь шоу, сразу отворачивался и брал в руки книжку. А вот новостные программы мы оба смотрели от начала до конца по всем каналам. В выходные — обязательно итоговые. Особенно ему нравилась передача Владимира Соловьева "К барьеру". Я, бывало, скажу ему: "Сколько можно этого Соловьева смотреть? Давайте на другую программу переключим, там фильм хороший". Он мне: "Подожди, давай хотя бы посмотрим, кто сегодня к нему придет". Ну мы в итоге переключим на фильм. Но там тоже ничего нового: "мусора"-бандиты, бандиты-"мусора". Тоска, в общем, берет — складывается впечатление, что и на воле такая же жизнь, как у нас здесь.

— Из-за каналов не спорили?

— Да нет. Когда показывали хороший фильм, над которым подумать надо, вместе смотрели фильм. А когда боевики — я соглашался на Соловьева.

— А вообще конфликты были?

— Ссорились, но до выяснения отношений дело никогда не доходило. В такие моменты каждый из нас просто замыкался в себе — ложился на свое место и утыкался носом в книжку. В камере наступала абсолютная тишина дня на два-три, а потом восстанавливались прежние отношения.

— Ты, как я вижу, куришь. Ходорковский, насколько мне известно, бросил. Как решали болезненный в наше время вопрос с правами курящих и некурящих?

— Михаил Борисович относился к моему курению в камере спокойно. Возможно, дым его и раздражал, но внешне он этого никак не демонстрировал. Я же из уважения к нему старался курить возле открытого окошка.

— Где лучше сиделось — в общей камере или на спецпродоле?

— Однозначно в общей. До перевода к Михаилу Борисовичу я мог пользоваться холодильником, смотреть большой современный телевизор. В общей камере почти у каждого зэка есть маникюрные ножницы и швейные иголки, хотя формально эти предметы запрещены как колюще-режущие. Попав на спецпродол, я сразу этого всего лишился. Да и вообще, в общей камере можно получить все, что душе угодно,— только деньги плати. Например, заказать себе на день рождения бутылку коньяка, шампанское, букет цветов, свидание с дамой. Коньяк обойдется по тройной цене, а двухчасовая встреча с зэчкой в следственном кабинете — в "полторушник".

— В "полторушник" чего, долларов?

— В полторы тысячи рублей. Доллары к нам в Забайкалье не доходят, только рубли и китайские юани.

— Надо же еще найти сотрудника, который согласится все это провернуть.

— Необязательно. В большой камере всегда найдется посредник, который тебе все организует.

— Где взять деньги на романтическую встречу?

— Я же на воле — угонщик, а на тюрьме — картежник, катала по-нашему. Опять же из этих соображений — чем больше народу в камере, тем выше мое благосостояние.

— Обычно общие камеры переполнены. А если спать придется на полу?

— Это как раз небольшая проблема, я шконку себе в любой камере найду.

Главной же проблемой соседства с олигархом, по словам Игоря Гнездилова, является даже не отсутствие выпивки и женщин, а спецрежим, в условиях которого вынуждены жить сам господин Ходорковский и его сокамерники. Обитатели спецпродола 24 часа в сутки находятся под видеонаблюдением: пять видеокамер сопровождают их по дороге в душ и на прогулку, еще одна постоянно следит за ними в жилой камере. От того, что даже в туалет им приходится ходить под присмотром, сидельцы спецблока, по мнению Игоря, сходят с ума.

Контроль не ограничивается видеонаблюдением: возле дверей камеры Ходорковского постоянно дежурят двое сотрудников СИЗО. Без дела тюремщики к спецзэкам, по словам Игоря, никогда не цепляются, но в случае малейшего отклонения их поведения от ПВР немедленно вмешиваются.

— Стоило нам с Михаилом Борисовичем заспорить о чем-то, как в "тормоза" (камерные двери.— С. Д.) тут же начинали стучать ключами,— рассказывает Игорь.— Если мгновенно не замолкнем, в камеру врывается охрана: а вдруг конфликт?

С пунктом ПВР, касающимся отдыха в дневное время, доходило до абсурда. Арестант, согласно правилам, имеет право читать днем и даже ложиться при этом на шконку, но не имеет права засыпать. Поэтому лежать днем обитатели спецпродола могли лишь на боку: Михаил Ходорковский — на левом, а Игорь — на правом. В таком положении смотрящий в глазок охранник видел их открытые глаза. Стоило кому-либо из арестантов отвернуться к стенке или перелечь на живот, как слышался характерный стук ключа о металлическую дверь: покажи лицо! Ляжешь на спину — опять стук: убери книгу от лица, мешает наблюдению.

Вопрос о дневном сне оказался принципиальным для обитателей спецпродола. Дело в том, что любой российский изолятор, как рассказывает Игорь, живет ночной жизнью. Именно ночью начинается движуха: зэки перекрикиваются через окна с родственниками и друг с другом, перезваниваются по мобильникам, бросают на улицу записки, включают музыку, поют сами. Помешать этому администрация не может: ночью в СИЗО, как правило, остается только небольшая дежурная смена, состоящая из сотрудников младшего ранга. Для тех арестантов, которые имеют возможность отоспаться днем (а в общих камерах спят все поголовно), этот режим вполне приемлем. Сидельцы же спецпродола вынуждены бодрствовать круглые сутки, поскольку днем им не дают спать охранники, а ночью — свои же зэки, сидящие на первом и втором этажах нового корпуса.

— Посидев пару месяцев в таких условиях, я почувствовал, что у меня самого потихоньку сносит крышу,— рассказывает Игорь.— Охранники не давали мне спать днем, а я в отместку начал мешать им ночью, стучал в дверь и орал: "Я имею право на сон с 22 вечера до 6 утра, обеспечьте тишину!" Михаил Борисович реагировал на все это удивительно спокойно — он просто слушал наши перепалки и улыбался. За это я его еще больше зауважал.

"Малейший "косяк" перед "половинкой" — и УДО зэку не видать"
Правила ПВР в централе, как рассказывает Игорь, регламентировали и передвижения арестантов по коридорам во время походов в баню или на прогулку. Выйдя из камеры, сиделец получал от конвойного команду "Руки за спину!", выполнял ее и только после этого имел право двигаться вперед. В первые месяцы после перевода Михаила Ходорковского из Краснокаменской колонии в читинский централ правила передвижения выполнялись четко, но через некоторое время, убедившись в том, что зэк Ходорковский не опасен для охраны, сотрудники администрации расслабились. Одни по-прежнему требовали от сидельцев спецпродола держать руки за спиной, другие позволяли идти на прогулку обычным, "вольным" шагом.

— 15 октября 2007 года утром нас, как обычно, повели на прогулку,— рассказывает Игорь.— По коридору шли в обычном порядке: охранник, Михаил Борисович, за ним я и сзади еще один охранник. Кто из нас и в каком положении держал при этом руки, я, честно говоря, не помню. Во всяком случае, я точно помню, что никаких команд во время движения нам не поступало и никаких инцидентов в связи с этим не было. После прогулки Михаил Борисович уехал в прокуратуру, а через некоторое время после его отъезда за мной пришли.

В оперчасти СИЗО от Гнездилова потребовали написать объяснительную, в которой нужно было указать, что утром его сокамерник Ходорковский передвигался по коридору, не заложив руки за спину, тем самым "игнорируя требования сотрудников администрации и грубо нарушая ПВР".

Следует отметить, что через десять дней после этого инцидента, 25 октября 2007 года, у заключенного Ходорковского истекала так называемая половинка — он отсиживал половину отмеренного ему судом срока и получал право писать ходатайство об условно-досрочном освобождении. Замечание, полученное за нарушение режима, такого права его лишало, поэтому Игорь, прекрасно понимавший замысел сотрудников администрации, писать объяснительную отказался.

— Малейший "косяк" перед "половинкой" — и УДО зэку не видать. Это все знают.

Однако сотрудник так называемого режимного отдела читинского управления ФСИН объяснил Гнездилову, что в случае отказа он и сам может не увидеть УДО.

— Если ты не хочешь нам помочь в таком пустяке, то и нам нет смысла впрягаться за тебя,— сказал опер.

В другое время зэк Гнездилов вряд ли бы купился на такую уловку, но на этот раз свобода буквально позарез была нужна ему самому. Дело в том, что, отбывая очередной срок, в начале 2004 года Игорь Гнездилов, как он выражается, женился. Его избранница — осужденная за убийство Светлана. Она в 2000 году прирезала кухонным ножом свою подругу, отказавшуюся вернуть ей долг 40 тыс. рублей, погрузила труп в кухонный стол-тумбу, обмотала дверцы скотчем и отвезла к себе на дачу. За это она получила девять лет. Первую часть назначенного срока Светлана содержалась в том же СИЗО, что и Гнездилов, только на другом этаже. Молодые люди сначала встречались в коридорах: Светлана мыла в СИЗО полы и белила стены, а Игоря время от времени выводили из камеры во внутренний двор для ремонта автомобилей. Дама понравилась угонщику, и он отправил ей романтическое письмо по ночной тюремной почте.

Завязалась переписка, а некоторое время спустя Игорь сообщил своей избраннице, что готов к первой "брачной" ночи с ней: требуемая для свидания сумма уже выиграна в буру, поддержка сотрудника администрации гарантирована, дело только за согласием невесты. Свидание прошло на ура, а еще через какое-то время Светлана передала "мужу", что уезжает на этап в Хабаровский край, а там будет рожать, поскольку их свидание не прошло для нее бесследно. Весной 2005 года Светлана родила мальчика Данила, после чего обоих отправили в расположенный при зоне дом малютки, где мама с сыном получили возможность относительно нормально жить до 11 марта 2008 года. В этот день Данилу исполнялось три года, его в соответствии с законом должны были отправить в обычный детдом на воле, а Светлану — в общую зону досиживать срок.

Все это время Игорь был буквально на седьмом небе от обрушившегося на него счастья: это был его первый, пусть и незарегистрированный, брак и первый в жизни ребенок. Если бы Игорь не вышел по УДО, его первый ребенок отправился бы в детдом.

Он подписал бумагу.

Гнездилов говорит, что, выйдя на свободу в январе 2008 года, он первым делом разыскал мать Светланы и попросил ее оформить опекунство над Данилом. Он оплатил расходы и поездку в Хабаровский край, где отец и бабушка забрали мальчика из зоны. Сейчас Данил готовится к поездке на дачу вместе со своими двоюродными братьями по отцовской линии. Его матери сидеть еще два года и четыре месяца, а когда она освободится, родители собираются оформить отношения и усыновить своего собственного сына.

Возвращаясь к событиям октября прошлого года, Игорь вспоминает:

— У меня на душе тогда кошки скребли. Вечером, когда мы встретились с Михаилом Борисовичем, честно рассказал ему про встречу в оперчасти и объяснил, почему поступил именно так. Он ответил, что понимает меня и зла на меня не держит. Не знаю, что он думал на самом деле, но на наши отношения мой поступок никак не повлиял.

Сам Михаил Ходорковский в своей объяснительной написал, что распорядок он не нарушал и никаких замечаний от сотрудников администрации во время похода на прогулку не получал. Именитый зэк пообещал оспорить предъявленные ему претензии в суде через своих адвокатов и потребовал от сотрудников СИЗО предоставить для разбирательства видеозапись его перемещения по коридору. Как уже говорилось, в спецпродоле установлено пять видеокамер. Однако выговор ему все равно объявили, лишив на тот момент возможности хлопотать об условно-досрочном освобождении (сейчас адвокаты Ходорковского, несмотря на остающийся выговор, подумывают о подаче документов на УДО.— С. Д.).

— Как расценивает твой поступок воровской закон, которому ты, авторитетный зэк и "стремящийся пацан", подчинялся 19 лет?

— В закон мой поступок не впишется. С Михаилом Борисовичем я поступил не по понятиям. В то же время на кону стояла судьба моего ребенка, а даже воры говорят: придерживайся людского.

— А я слышал от ваших же читинских воров в законе другую трактовку: сначала — воровское, потом — людское.

— Воры тоже разные бывают, и на жизнь они по-разному смотрят: один относится к людям по-человечески, для него многие вещи приемлемы; другой будет придерживаться только буквы закона — воровской буквы, естественно. Я, например, знал двоих — Бориса Глебовича Брянского и Тахи, оба в разное время побывали в нашей "пятерке" (колония N5 Читинской области.— С. Д.). Так вот, Борис Глебович меня бы понял, а при Тахи с меня обязательно получили бы за поступок независимо от того, ребенок — не ребенок.

— В какой "валюте" пришлось бы расплачиваться?

— Ну, от людей бы, может, и не угнали, но здоровье бы точно попортили, исчерпал бы я до нуля свой даже мало-мальский авторитет.

Расставаясь с сокамерником перед его освобождением, Ходорковский, по словам Игоря, слегка "поджег" его, сообщив отбывающему на волю, что, мол, ждет его обратно месяца через два-три и готов попридержать для него местечко в спецпродоле.

— Я бы с ним, конечно, встретился с огромным удовольствием, только на воле, а не в тюрьме. Поэтому названный Михаилом Борисовичем срок уже прошел, а мы с ним, как видишь, так и не встретились.

Перед расставанием олигарх порекомендовал бывшему угонщику продолжить работу "по специальности", но избегая при этом криминала. Ходорковский рассказал сокамернику, что в Москве "есть такие маленькие желтенькие машинки, которые приезжают по вызову, если водитель попал в аварию или его автомобиль сломался", и оказывают помощь. Работа на таком автомобиле, по мнению олигарха, вполне подошла бы бывшему угонщику. Но устроиться в службу экстренной помощи на дорогах у Игоря пока не получается: в Чите ее просто нет. Пока он работает рабочим по договору в местном железнодорожном депо: выколачивает отбойным молотком и ломом забетонированную рельсошпальную решетку, которую руководство депо решило поменять.

— Весь последний месяц работал с 9 утра до 20 вечера без выходных и праздников. Надо семью кормить! Выбил 200 метров путей, получил свою первую зарплату — 35 тыс. рублей.

— То есть, поработав в таком режиме еще пару месяцев, ты получишь сумму, которую получал раньше за одну угнанную машину? — не к месту подсчитал я.

— Да, что-то около того...— согласился мой собеседник, посмотрев на меня как-то отстраненно. Мне показалось, что это несложное арифметическое действие он уже проделывал и без моих подсказок.