Андрей Ломов. Жизнь после освобождения

Решение суда по делу Андрея Ломова — два года условно. В нынешних условиях это даже можно считать удачей. Очень важно, что мы объединились и предали ситуацию огласке — на улице и в самом здании суда было очень много людей. Спасибо, что пришли!

Но давайте не забывать, что на Андрея завели уголовное дело из-за того, что он просто вышел на мирную акцию протеста. И таких людей ещё немало.

Смотрите ролик и читайте текстовую версию интервью.

— Андрей, вот так не вспомните конкретно, где ваше окошко, там вот за зданием особо не видно?

— Ну, у меня был первый Крест, первый Луч, это с той стороны, вид прямо на кладбище. То есть оттуда были видны проезжающие маршрутки, автобусы…

— Камера на сколько человек была?

— Камера четырёхместная.

— Но вот вы сейчас приехали сюда первый раз, и не было такого ощущения, что не хочется, сразу какие-то воспоминания тяжёлые?

— Ну, воспоминаний особо тяжёлых нет, наоборот, хотелось даже побывать. Когда сидишь там, хочется оказаться за забором. Это ощущение, за забором, на свободе, наоборот оно как-то так, воодушевляет, скажем. Каких-то сильных мрачных переживаний у меня не было по этому поводу.

— Мы когда сюда приехали и оказались там, на проходной этой, всё напоминает больницу, когда кто-то из твоих родственников лежит, и передачки делаются через медсестру. Но вы ведь были и в Горелово. Как вы можете оценить, есть ли какая-то разница между этими тюрьмами? Я не могу других слов подобрать.

— Да, это и есть тюрьма. Разница огромная. После суда, а суд был где-то около двенадцати часов, со мной в автозаке находились ещё люди по другим статьям, не связанным с митингами. Пока они все отсудились, потом мы проехали ещё по нескольким судам, собрали всех, получивших какое-то наказание, меру пресечения, в итоге в Горелово мы въехали около 12 часов. То есть двенадцать часов мы катались по городу в автозаке. В автозаке едешь, ничего же не видишь. Это как полностью закрытый грузовик. Когда выходишь, уже вокруг колючая проволока, какое-то освещение, фонари, толпа людей. Все по разным статьям, разновозрастные. Сложно понять, кто, куда, какие дальнейшие действия будут. Очень хочется просто лечь спать в первую очередь.

— Какие там условия?

— В Горелово очень плохие условия бытовые. Старые бараки. Из-за того что людей завозят на короткие срока, на карантин, нет никакой заботы о заключённых, о содержании какого-то имущества в камерах: кривые переломанные железные шконки, облупленная везде краска, выбитые стекла, мухи. У нас в камере два раза был потоп канализации, когда фекальные массы по полу, по всей камере протекали. Потом приходили работники хозотряда, то есть осуждённые, которые работают на администрацию, выполняют какие-то хозяйственные работы. Они чинили что-то. Постоянно там вонища: фекалиями, рой мух. Потом, когда начались морозы, мухи перестали досаждать, но стало очень холодно. Можно спать только во всей одежде, то есть в куртке и в штанах уличных. И под этим одеялом шерстяным… Отвратительное питание, то есть так называемая «хряпа», смесь из плохо очищенной картошки мороженной, да ещё и подгнившей и квашенной капусты, которая, возможно, хранилась несколько лет. И всё это воняет, несъедобно. У людей начинается сразу расстройство желудка. В этом плане тяжело.

Здесь тоже по приезде завозят сначала в карантинное отделение. Немножко человеческие условия начинаешь ощущать. По крайней мере, чистое бельё, матрасы более или менее нормального качества, туалет за дверью.

— Мы сейчас были, там довольно свежий ремонт…

— Да, здесь то же самое.

— Вы в какой-то момент говорили, что вы были в камере, где было 25 человек.

— Это в Горелово было.

— А, в Горелово. А здесь четыре койки?

— Да, здесь четыре. Здесь камеры двухместные есть, четырёхместные и шестиместные.

— Ассоциации были, то это как новый ЖК. На четыре койки, можно это назвать а-ля «хостелом»? Или это слишком утрировано?

— Ну, как? Здесь в камерах есть горячая вода, здесь чистые матрасы. Ну, вот представьте, там несколько десятков человек в течение нескольких лет спят на одних и тех же матрасах. Меняются постояльцы, арестанты, то, в каком состоянии остается бельё. Здесь пока всё новое. Но, судя по отношению заключённых, здесь, думаю, недолго оно в таком виде будет находиться.

— Как вы оцениваете, в наше время такие вот здания, это что? Путин сказал после акции, когда у нас не хватало мест и отвозили людей в область, что надо построить ещё несколько. Как вы считаете, что это, ГУЛАГ, «Освенцим»? Что это?

— Горелово больше напоминает кадры Второй Мировой войны. Здесь пока всё цивилизованно. Задача ставится: арест, заключение — это изоляция от общества, но прогулочный дворик здесь — это та же самая камера, только бетонная и без крыши. Почему не сделать какой-то нормальный прогулочный дворик, как в европейских, американских фильмах показывают про их тюрьмы? Здесь изоляция не только от общества, но и нет никакой природы. Проходишь по «галёре», спускаясь из камеры, и выходишь в такую же бетонную камеру.

— Психологически чем это сложно?

— Психологически сложно тем, что я человек, привыкший работать на природе в силу специализации (я геодезист), для меня отсутствие свежего воздуха было очень тяжело. Плюс постоянное безделье. Делать там абсолютно нечего.

— Постоянное безделье?

— Да. Целыми днями можно лежать на шконке. Правила внутреннего режима не совсем соблюдаются. Это считается «красный централ». Здесь нет запрещённых предметов, хозяин положения администрация, но правила внутреннего режима соблюдаются условно.

— Когда вы освободились, какие-то привычки остались в первое время?

— Нет. Всё-таки я изначально был далек от этого мира. Какие-то определенные правила нужно соблюдать. В первую очередь это гигиена, внешний вид. Камера камерой, но куда-то конвоируют, этапируют, всё равно общение с другими заключёнными происходит. Всё время идёт разговор, кто откуда, какая камера, какое дело, всё это узнаётся постоянно. И если человек будет постоянно плохо выглядеть, нечёсаные, немытые волосы, рваная одежда, о камере складывается такое впечатление, обо всех сокамерниках. Остальные сокамерники, которые имеют больший опыт нахождения под арестом, после нескольких предупреждений начнут жестко требовать. Могут взять и обстричь налысо. Чтобы обо всех сокамерниках складывалось нормальное представление у других, из других камер.

— А сценарий номер два вы рассматривали?

— Это какой?

— Условный срок.

— Я уже прикидывал, что поеду куда-то. Конечно, на зону не хотелось, но колонию-поселение я бы смог пережить. Единственные переживания — за семью, за родственников, за жену, детей, родителей. Самому эти условия перенести ничего тут сверхстрашного нет. Единственное, я слышал, что для некоторых зона, особенно на «красных» за такую статью, «применение насилия в отношении сотрудника», не очень. Могут быть проблемы, особенно при заезде со стороны сотрудников. Как мне рассказывали, избиения практикуются и сейчас и со стороны осуждённых, и сто стороны администрации, но это зависит от статьи. Если 318 часть 1, то там отношение ровное, но на зоне могут быть нюансы.

— Что вам сказала семья? Когда вы вышли, были такие разговоры: Андрей, побереги себя?

— Ну, конечно, конечно. Жена сначала была очень зла. Она сначала рассчитывала, что это кончится каким-то административным делом. А когда меня арестовывали, когда стало понятно, что это уголовное, что могут быть какие-то последствия, сначала злость, что я так подставил. Потом это уже сходит на нет, только переживания, желание, чтобы я скорее вышел, волнения, нервы — это всё понятно. В этом плане поддержка была.

— Там сейчас находятся ещё несколько человек по этой же статье. Ходят разные мнения: кто-то говорит, надо по-тихому, а кто-то наоборот, придаёт огласку. Но нет такого ажиотажа, как это было с вами.

— Я бы сказал, что важна поддержка через посылки, через письма. Это всё стоит копейки. Когда открывается кормушка и приходит какое-то письмо, пусть пачка чая, пачка сигарет условно, от незнакомого человека, какие-то тёплые слова в письме — это очень существенная поддержка. Здесь не то, что это придаёт какую-то медийную известность, мы здесь ничего не раскручиваем. Поддержка заключённых — это не раскачивание ситуации, пропаганда там или агитация. Это просто поддержка людей, которые свой шаг сделали, поступок совершили. Как его оценивать с точки зрения уголовного кодекса, это дело государства. А с точки зрения людей, которые поддерживают какие-то идеи, на одной волне находятся с теми людьми, которые уже попали, поддержка со свободы — это очень важно. Я на своём опыте могу сказать, всё это почувствовал. Мне приходили письма, приходили открытки от фигурантов Московского дела: Данила Беглец, Алексей Миняйло. Это очень существенная поддержка.

И среди сокамерников, где находятся люди из криминального мира, когда они видят, что человека «греют» передачами, посылками, то человеку легче будет в камере находиться и общаться с сокамерниками. Мы не знаем, какое материальное положение у людей сейчас там находящихся, какое финансовое положение у родственников, могут ли они нормально поддерживать. Отказываются ли от них родственники или не отказываются. Если человек не получает посылок, он попадает в статус «бедолаги». Это тоже такая категория людей. У него может быть даже нормальная статья, «уважаемая» в этих кругах, но при отсутствии поддержки он получает статус «бедолаги».

Человек сюда «заезжает», в течение пяти-десяти минут ему объяснят правила поведения в «хате». Здесь в основном «людские» камеры, то есть люди сидят нормальные, никаких воровских понятий здесь нет. К тому же, если человек первый раз попадает, то его называют «первоходом» и стараются к таким же «первоходам» посадить в камеру. Но люди всё равно разные. Кто-то может быть уже с погашенной судимостью. Он считается всё равно «первоходом», а у него уже есть какие-то представления о жизни. В камере в основном всё общее кроме личных вещей, предметов гигиены, одежды. Человек «заезжает», ему объясняют правила жизни в данной конкретной камере, где хранится общее, какие предметы можно брать, какие нужно спрашивать. Если он потом что-то получает, он тоже это всё передает, это становится общее. Одному человеку заехал блок сигарет — все его курят всей камерой, кончился, заехал к другому — тоже курят всей камерой. То есть нет такого, я вам дам одну пачку сигарет, а у себя буду хранить всё остальное, а потом, может быть, вы будете спрашивать.

— Как вы сейчас будете возвращаться в обычную жизнь, которая у вас была до всего этого?

— Ну, на работе меня коллеги и руководство поддержало, в том плане, что не стали меня увольнять. Сейчас я нахожусь до 5 числа в отпуске и пятого приступлю к работе. Сейчас ещё нужно встать на учёт…

— Напомните, кем вы работаете.

— Геодезист, в лесоустройстве. Геодезические работы осуществляю в рамках лесоустроительных работ. Это командировки. Не знаю, как сейчас будет с командировками. После общения с инспектором, который будет заниматься отслеживанием того, как я буду исправляться. После общения с ним будет более или менее понятна ситуация. Предполагается приезжать раз в месяц отмечаться в инспекции.

— В день вашего освобождения, когда мы брали интервью у вашей супруги, одна из родственниц подошла и сказала, что с нами опасно общаться в нынешней ситуации.

— В чем-то она права, я думаю.

— То есть что-то опасное мы делаем?

— Нет, человеку, далёкому, мало разбирающемуся в политической ситуации, сложно, учитывая общее информационное поле по поводу арестов, задержаний, каких-то преследований. Реакция человека понятна. Ничего предосудительного нет в такой реакции.

— Как вообще, проходят в вашей семье разговоры о политике?

— Политизировалась у меня семья.

— До этого были только вы?

— Собственно, да.

— До этого вы политикой интересовались? Вы ходили на акции?

— Ещё со студенческих лет (я даты и года не вспомню) я участвовал как наблюдатель в комиссиях от «Союза правых сил». Наверное, это двухтысячный год был или ещё раньше. С первого курса, со второго. Потом я участвовал в сборах подписей.

— Что это тут мы слышим?

— А, это межкамерное общение. Чтобы его услышать в полной мере, это надо быть здесь после отбоя и до двух часов. То есть тюрьма не спит. Открываются окна, и идёт общение между камерами.

— Не пресекается это?

— Нет, не пресекается. Спать мешает, да. Спать можно после двух часов.

— Как вы думаете, вы здесь находитесь за решёткой, а здесь мы видим жилищные комплексы, там электрички ходят, кто-то на дачу едет или с прогулки. Жизнь вокруг кипит, никто ничего не думает.

— Мне сокамерники рассказывали, что проезжали некоторое время назад, до попадания сюда, думали, нет-нет, меня это не коснётся, я сюда не попаду. Есть там, конечно, что называется, криминальный мир, а есть люди, «заехавшие», сами предсказать не могли, что так будет. Жизнь вокруг идёт, а там она немножко останавливается.

В первую очередь давит информационная изоляция. Сейчас даже электронные письма могут принести через десять дней, через две недели после того, как они написаны. Невозможно поддерживать по переписке общение.

Допустим, мне жена написала письмо первого числа, я его получил десятого-двенадцатого. Соответственно, я пишу ответ, а она его получит уже двадцатого. За это время что-то кардинально изменилось, какие-то другие вещи стали более важны, чем те, что были в письме написаны.

— Вы сейчас занимаетесь тем, что помогаете?

— Да, я нашёл через интернет трёх человек, один с 23 числа, с митинга и двое с 31. Это Девятов, Гарипов и Богданов. Я оформил через магазин какой-то минимальный набор продуктов и сигареты через интернет-магазин, чтобы оказать со своей стороны поддержку. Повторюсь ещё, я считаю, что это очень важно.

— Уточним, у вас ситуация ещё другая, вы сегодня здесь весь день проводите, потому что вы не можете забрать свои вещи.

— Да, я приехал за кольцом. Там вещи остальные, которые мне передавала жена и которые не прошли, они находятся у них здесь на складе, потом ещё делала жена мне свой счёт, с которого я сам могу по прейскуранту, который там дают, что-то выбрать. Это тоже в течение полутора месяцев мне так и не принесли. И где они сейчас находятся, нужно тоже узнавать. Это даже не настолько важно. Я приехал прежде всего забрать кольцо, даже не из-за материальной ценности. Оно мне чисто символически дорого. Но, как всегда, мы видим волокиту, всё медленно. Им ещё нужно поработать.

— Вы рассказываете о том, с чем вы столкнулись, оказавшись за решёткой, а как вы оцениваете то, что происходит в нашей стране? Я думаю, вы в курсе о том, что происходит в знаменитой ИК-2 в Покрове? И о главном политзаключённом?

— Да, дело в том, что медицинское обслуживание, это я могу подтвердить на своём опыте, вообще отсутствует. У меня таких серьёзных проблем не было. Единственное, в тюрьме начинает всё болеть. Даже какие-то мелочи. У меня было сильное раздражение на коже лица после Горелова. Потом у меня распухало веко по непонятным причинам, потому что на свободе такого не было. Зубы очень болели. Я писал заявление на приём к дерматологу, но за полтора месяца дерматолог не пришёл. Но слышал рассказы о людях с приступами аппендицита, послеинфарктные состояния, у которых очень тяжёлые серьёзные хронические болезни. Понятно, что здесь не санаторий, не курорт, но люди когда уже почти при смерти находятся, зелёного цвета, встать не могут, только тогда какое-то медицинское обслуживание возможно. А так, испытывая какие-то хронические острые боли, но, передвигаясь на своих ногах, какую-то помощь медика получить крайне проблематично.

То есть надо долбить дверь металлическую круглыми сутками, иметь поддержку в соседних камерах. Бывает такое, когда всё отделение начинает стучать в двери камер, сам корпусной сотрудник уже шум не может выносить, тогда движение какое-то будет. Но и то, в основном, могут дать того же ибупрофена или анальгина таблетку. Ситуация опасная, говоря о Навальном, если у него такие боли. Там лечение получить, добиться его… Наверняка врачи есть, но именно, чтобы машина бюрократическая провернулась, это очень сложно. И должна быть какая-то с их стороны мотивация. Либо они будут его дальше мучить, либо отнесутся по-человечески. Тут очень сложно сказать, но с медициной проблемы серьёзные.

— Девятов, Гарипов, Богданов. Мы видели Туганкова ещё. В каких они условиях находятся, какие у них мысли, настроения? Вот, наверное, родственники посмотрят это видео. Они захотят знать.

— Человек попадает сюда, он переживает в первую очередь за родню. С Девятовым я разговаривал, несколькими фразами перебросились буквально. Он очень переживает, у него жена и ребёнок не очень взрослый. Переживания, конечно. Ну, и чтобы человек чувствовал себя нормально, он же должен как-то свои поступки произошедшие оценивать. Мотивация была, что мы выходим за какое-то общее дело. Я не говорю, перевороты какие-то, а чтобы добиться каких-то положительных изменений в стране. Когда человек попадает в тюрьму и видит здесь определённый срез нашего народа, который сюда попадает, возникает вопрос, а стоило ли вообще это. Ситуация здесь особенно с наркоманами особенно критическая.

— Вы сидели среди наркоманов?

— В Горелово да. Если не половина, то больше трети это 228-я статья.

— Ильдар Гарипов — это человек, который вообще не попал в сводки СМИ, о нём было ничего неизвестно, и мы о нём узнали, когда пришло к нам на почту письмо о том, что пропал человек во время акции. Вы с этим человеком общались…

— Я с ним не общался. Я пытался через перемещение под конвоем, при этапировании я пытался узнать о людях, которые с митинга сюда попали. И мне просто один из арестантов сказал, что знал, видел в Горелово одного человека, сидел с ним в одной камере, что да, это Ильдар Гарипов. Он мне сам назвал и сказал, что их сюда этапировали вместе. Но у нас общение было не в переговорной, не в кафе посидеть, но то, что такую я информацию слышал, что вроде бы он здесь должен находиться.

— Вам, Андрей, спасибо большое за интервью, за этот рассказ. Мы верим и надеемся, что Россия обязательно будет счастливой, а самое главное, свободной.

— Вам спасибо. Спасибо всем за поддержку, которая оказывалась и которая важна тем, кто за идею, а не за какие-то криминальные вещи сюда попадают.

Важно объединиться и поддержим других фигурантов дела 318. Арестантам важна общественная поддержка, и один из способов оказать её — приходить на заседания. Распространением информации по этому делу активно занимается общественный проект «Дело 318 СПб».

Ни Андрей Ломов, ни Алексей Навальный, ни любой другой человек не должен оставаться один на один с системой. Наша задача — объединиться и помочь.

Регистрируйтесь на сайте free.navalny.com и присоединяйтесь к кампании по освобождению Алексея Навального. Это очень важно.

Помните, что регистрация засчитывается, и точка на карте появляется только тогда, когда вы подтверждаете свою почту. Письмо с подтверждением должно было прийти на указанный при регистрации e-mail. Письмо также могло случайно упасть в папку «спам». Пожалуйста, подтвердите почту, если вы ещё этого не сделали.

Спасибо! С вами Россия обязательно будет счастливой!