Пытки, сквоты и стрит-арт. История Ильи Капустина

Это интервью — второе в цикле Паши Никулина и Юлии Лисняк «За линией Маннергейма» о наших соотечественниках, уехавших из России в Финляндию в поисках лучшей жизни или из страха за свою безопасность. Ранее мы опубликовали рассказ Дженни Курпен об участии в арт-группе «Война», беженской жизни в Киеве и прослушке СБУ, православии, а также о том, каково быть женой человека, который может никогда не выйти из тюрьмы.

Оглавление

Отъезд из Северодвинска, акции Food not bombs и анархизм

Университет, сквоты Петербурга и стрит-арт

Задержание по делу «Сети» и как пережить пытки

Побег в Финляндию с одним рюкзаком и лагере для беженцев

Планы на будущее, тоска по родине и бесконечное путешествие

Как пережить паранойю и превратить травмирующий опыт в новые возможности

Об отъезде из Северодвинска, акциях Food not bombs и анархизме

На момент начала дела «Сети» я не состоял ни в каких организациях, не занимался политикой. Я ездил в экологические лагеря, участвовал в разных согласованных митингах, социальных протестах: против полицейской жестокости, против коммерциализации образования и медицины. Долгое время уже не занимался стрит-артом. Последняя моя работа, свинья, была сделана на заброшенном доме году в 2016-2017. Я не занимался какими-то совсем нелегальными вещами. Возможно, к тому времени у меня пропал изначальный запал, это перестало быть настолько значимым, чтобы делать что-то нелегально. К тому же, поскольку за последнее время в России ужесточились законы, то многие возможности выражения отношения к окружающему, которые были относительно легальны в прошлом, сейчас оказались криминализированы.

Я родился в Северодвинске. Это маленький город на севере России. Там находится завод по ремонту подлодок. Не так давно у нас было небольшое представление — выбросы радиации. Многие про это в курсе. Там закончил физико-математический лицей и переехал жить в Петербург.

Ещё учась в школе, я очень хотел переехать, потому что маленький провинциальный город не давал мне возможностей для жизни и самореализации. Я выбирал между Москвой и Питером и, поскольку поступил в университет в Петербурге, то там и остался.

В Северодвинске мне не хватало ощущения жизни. Мне не хватало людей со схожими интересами, музыки, атмосферы. Я не был одинок, но хотелось чего-то большего.

Мне было 18 лет, хотелось познать мир, увидеть интересных людей, посмотреть, что в нем есть в разных сферах: в искусстве, спорте и других. Петербург — насыщенный на людей и события город. Когда приехал туда учиться, я никого не знал. Первые друзья — сокурсники в университете.

В это время у меня уже были представления о проблемах в стране. У меня была потребность изменить ситуацию, и искал единомышленников, с которыми можно было бы участвовать в экологических и социальных мероприятиях.

Я познакомился с людьми, которые раздавали еду бездомным — Food not bombs‌. Влился в компанию и тоже какое-то время этим занимался. На FNB постоянно наезжали менты. Нас несколько раз задерживали, иногда жестко. Приезжали несколько машин, нас всех закидывали внутрь, потом через несколько часов отпускали. Мы ничего плохого не делали: раздавали еду тем, кто в ней нуждался, а нас за это гоняли. Якобы своим присутствием мы создаем плохие условия для прохода граждан.

В то время я видел, что в России — повсеместное злоупотребление властью, обычные люди не могут повлиять на решения, которые этой властью принимаются. В какой-то момент наткнулся на разных антиавторитарных социалистических авторов. На меня большое впечатление произвели романы Урсулы Ле Гуин и Олдоса Хаксли. Их книги, в том числе, сформировали во мне неприятие авторитаризма, и со временем пришел к анархизму или можно по-другому сказать — к антиавторитарному социализму.

В мире, где мы живем, каждый отстаивает в первую очередь свои интересы. В то же время у всех людей разное количество ресурсов и способности влиять на процессы. Очень хорошо, когда люди имеют возможность самоорганизовываться. Низовая самоорганизация, построение горизонтальных институтов — это одна из составных частей анархизма, которая помогает людям бороться и отстаивать то, что для них важно. Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого, соответственно нужно уважать других людей и их потребности. Они имеют право делать всё, что им кажется важным, если они не делают плохо остальным.

Важно уважать людей, с которыми у тебя есть точки соприкосновения. Анархизм предлагает выстраивание политики горизонтальным способом, то есть решение проходит через разные уровни, на каждом из них люди пытаются добиться максимального взаимопонимания и консенсуальности. Каждый из уровней должен иметь обратную связь с другими.

С моей точки зрения, это система, которая позволяет наилучшим образом учитывать мнения большего числа людей. Но я понимаю, что это не то, что можно достичь по щелчку пальцев. Для меня это идеал, на пути к которому будет много поворотов. Нужно пытаться потихоньку встраивать в жизнь такие способы взаимодействия — горизонтальные, консенсуальные. Учиться решать проблемы без посредничества.

Об университете, сквотах и стрит-арте

Когда я поступал в БГТУ‌, это не было полностью осознанным выбором. По большей части я просто хотел уехать из провинции в приличный город. Через полгода я осознал, что специальность инженера факультета аэрокосмонавтики мне не очень подходит. Окончание университета предполагало карьеру на заводе, скорее всего, военном. Это несколько расходилось с моими планами.

После учебы работал иногда велокурьером, иногда на стройке. На тот момент меня не привлекала работа в офисе. Мне интересно было создавать что-то своими руками, видеть результаты своего труда. Возможно, если бы я работал в офисе и хорошо получал, то не ощущал бы, что разные люди живут в совершенно разных условиях и имеют большие различия в зарплате и возможностях. Последние лет пять перед тем, как уехать из России, я работал промышленным альпинистом.

Я часто куда-то уезжал — мне несвойственно долго оставаться на одном месте. Мне очень нравится путешествовать. Поскольку я много путешествовал, то предполагал, что перееду в другой город. Перед тем, как мне пришлось уехать из России, у меня был план переехать на юг, на природу, и выращивать там ореховые сады. Этот план почти осуществился.

Ореховые сады удобны тем, что их достаточно один раз посадить, а потом, вкладывая небольшие усилия, получать полезный продукт. Это довольно-таки рациональный способ производства пищи. Мне не нравится деревенский уклад, но мне было бы интересно жить в коммьюнити на природе и заниматься каким-то таким делом, чтобы оставалось время на личное развитие и путешествия.

В Питере мы с друзьями организовывали сквоты‌ и жили там. Иногда часть дома расселяют, хотя в ней вполне еще можно жить. В такой ситуации там ещё есть возможность взять электричество, остается вода. У нас были два сквота в двух разных домах, в которых были и жилые подъезды, и нежилые. Там были небольшие проблемы — потому их расселили, — но не такие, чтобы там нельзя было жить. Например, в одном из домов был пожар между этажами, но перекрытия были в достаточно хорошем состоянии, чтобы не волноваться, что дом разрушится.

Стоимость аренды квартир в Петербурге в центре достаточно высокая, мы посчитали, что для нас лучший вариант будет засквотировать дом, отремонтировать жилую площадь и жить. В среднем сквоты держались от трех месяцев до полугода, и это немного деморализующий фактор, потому что ты долго вкладываешься в помещение, ремонтируешь, приводишь в чувство, чтобы там было приятно жить, чтобы можно было проводить какие-то общественные мероприятия, а потом тебя выселяют. К нам приезжал наряд милиции, забирал нас. Нам отключали электричество и грозили, что если мы будем продолжать там жить, то нас будут продолжать тягать в участок.

Нам не выписывали штрафы. Мы не доставляли неудобства соседям. Мы пытались договориться с ними насчет электричества, когда его нам отключили, но не смогли, поэтому мы брали общедомовое. Это, возможно, было не очень правильно с нашей стороны. Но если была бы возможность оплачивать его и как-то легализовать этот процесс, мы бы, конечно, ею воспользовались.

Я глубоко интересовался стрит-артом и много сил вкладывал в это. Меня не очень интересуют граффити [как форма искусства]: стрит-арт для меня диалог, выражение позиции, выражение своего мира. Граффити должно проявлять какие-то противоречия. Я рисовал трафареты на экологическую тематику, на тематику, посвященную неравенству, и другим социальным проблемам. У меня были трафареты, которые я рисовал, когда в Питере строили ЗСД‌ и под это дело вырубали часть Юнтоловского лесопарка. Там был изображен поваленный лес в форме знака доллара: мол, часто в угоду прибыли власти закрывают глаза на потребности людей в чистой среде, в парках. Мне не безразлична судьба этого места — я там гулял, неподалеку жила подруга, к которой я ездил. Меня эта тема затронула лично. В Питере вообще не всё идеально с городской средой, есть куда стремиться.

Трафарет делается так. Идешь в строительный магазин, покупаешь лист плотной бумаги размера А2, обклеиваешь его скотчем с двух сторон, перед этим рисуешь карандашиком эскиз на нём. После того, как обклеил скотчем, вырезаешь канцелярским ножиком этот эскиз так, чтобы оставались мостики между островками. Лучше рисовать ночью, но иногда днем получается безопаснее. С одной стороны, ночью меньше шансов встретить милиционеров, но с другой стороны, если тебя ночью видели милиционеры, то больше шансов, что они захотят узнать, что у тебя в пакете. Поэтому иногда имеет резон выходить и рисовать днем. Кроме трафаретов я делал плакаты и стикеры.

В 2013 я начал зарабатывать промышленным альпинизмом, использовал эти навыки для рисования на больших стенах. Например, вот розовая свинья, которую разорвало на две части. Эта работа говорит о том, что очень небольшому количеству людей, буквально нескольким, принадлежит половина мирового богатства. И вот, свинюшку разорвало от напряжения, и из неё сыплются деньги, их ловят люди, которые находятся в задней части свиньи. Они не управляют процессом, не решают куда свинья бежит. К свинье привязаны вещи: шприц, автомат, которые есть у людей из той или иной половины. Шприцы, молоток, оружие — это не призыв.

У меня был знакомый, который занимался промальпом, он меня вдохновил попробовать эту профессию. Я отучился на курсах. Там же познакомился с людьми, которые предложили мне первую работу. Я за неё взялся и так остался в профессии. Моей первой работой был 27-этажный дом на Богатырском проспекте. Мне нужно было способствовать сохранению целостности кирпичной кладки. Дом был построен ужасно, без соблюдения необходимых процедур, из него просто вываливались кирпичи. Там было всё страшно, люди передвигались перебежками от одного подъезда к другому, потому что стены могли осыпаться в любой момент. У нас была задача находить кирпичи, которые могли бы вывалиться, вынимать их и гидроизолировать это место.

Поначалу я толком не знал, какие расценки в этой сфере, и у меня не было опыта, поэтому мне за первые работы платили немножко меньше, чем обычно, но средняя ставка квалифицированного рабочего — 5 тысяч в день в Петербурге.

Нужно учитывать, что у этой работы есть много ограничений, в том плане, что ты очень зависишь от погоды. Тем более это актуально для Петербурга, в Питере очень дождливо и ветрено, когда идёт дождь или сильный ветер, ты не можешь вылезти работать, и иногда за месяц выходит не так много рабочих смен. В дальнейшем я занимался и мытьем окон, и монтажом, и покраской, и штукатуркой, уборкой снега. В общем, промышленные альпинисты в России — это обычно универсальные специалисты, которым нужно заниматься всем.

Мне нравилась эта работа, я осознавал её значимость: это не бесполезный труд, то, что я делаю, действительно влияет на качество жизни конкретных людей. Кроме того, меня удовлетворяло, что это довольно разнообразная работа, постоянно новые места, новые сферы деятельности, я постоянно учился чему-то новому.

Я не работал на какую-то фирму, просто были люди, с которыми я познакомился, которые предлагали работу. По большей части, коммьюнити промышленных альпинистов в Петербурге — это сеть бригад, которые знают друг друга и обмениваются информацией об объектах и заказчиках, зовут друг друга, если появляется нужда в дополнительных рабочих руках. Также легко распространяется информация о недобросовестных работодателях. Горизонтальное коммьюнити и довольно-таки солидарная сфера. В 2016 году на эту работу я позвал Юлиана [Бояршинова]‌. Мы с ним были знакомы до этого, варились в одной культурной среде.

О задержании по делу «Сети» и о том, как пережить пытки

Когда за мной пришли, я не предполагал, что такое возможно.

25 января 2017 я возвращался из автошколы, она располагалась недалеко от моего дома. На полпути на меня набросилось несколько человек в черном камуфляже и масках. Кто-то сделал мне подсечку, а остальные, когда я упал, начали затаскивать в микроавтобус.

Я был растерян, дезориентирован, вообще не понимал, что происходит. У меня и в мыслях не было, что я кому-то нужен настолько, чтобы так бесцеремонно меня задерживать. Подумал, что это какие-то грабители. После того, как меня закинули в автобус, меня немного поколотили, потребовали сказать, кто я такой, а после этого представились.

Я по-прежнему не понимал, чем я удостоился такой чести и почему я не могу идти домой, почему они требуют от меня рассказать, кто я такой, кто мои друзья, как я знаком с Юлианом, и почему они хотят изучить мой телефон и почту.

Аргументировали они электрической дубинкой. Сначала били током, потом задавали вопросы. Они спрашивали про разных людей, которых я не знал и которых объединяют сейчас по делу «Сети». Они били меня током, спрашивали, а когда я не понимал и ничего им не отвечал, или говорил, что ничего не знаю, меня снова били.

Дознание пытливых ментов продолжалось несколько часов, всё это время автобус ездил по городу. Возможно, выезжал за город: какое-то время мы ехали в одном направлении на большой скорости, примерно в то же время менты сказали, что сейчас меня в лесу выкинут. Возможно хотели психологически поднажать, но я им разумеется ничего не мог сказать, поэтому просто ждал, чем все это закончится.

Я лежал на полу головой вниз и вбок, смотрел на задние ряды сидений, прижатый к полу ногами оперативника, и не мог разглядеть, что происходит. В плане пейзажей это была не самая познавательная экскурсия. Запомнил, что на оперативнике были берцы военные.

Когда меня пытали, я хотел умереть. Было очень больно. По ощущениям это тоже самое, как ударять по пальцу молотком, только это повторяется раз за разом, а тело постоянно скручивается в конвульсиях. Руки непроизвольно разгибаются, и от наручников остаются глубокие порезы. У меня до сих пор остались шрамы на руках и следы от ожогов на пузе, хотя прошло уже два года. Это были довольно глубокие ожоги, раз они не прошли.

Было как в абсурдном кино. Я пытался думать, что все не по-настоящему. Отчасти мне удавалось убеждать себя, будто это просто сон, и что со временем все растворится, я проснусь как ни в чем не бывало. К сожалению, это был не сон. От меня требовали назвать как можно больше имен: всех, с кем я знаком, кого я вообще могу назвать, и для меня стоило многих усилий ограничить информацию так, чтобы они, по сути, не узнали ничего нового. Я полагал, что даже если начну перечислять своих друзей, меня не перестанут пытать. Я надеялся на усталость оперативников, что им со временем надоест, они захотят спать и это приведет к какой-то развязке.

Если бы я действительно что-то знал, то, учитывая, интенсивность пыток (у меня было больше 50 ожогов), я бы точно сказал всё, что их интересовало. Они не заставляли ничего придумывать.

Когда они поняли, что я им не интересен и не могу сказать ничего значимого, меня привезли к зданию ФСБ, в «Большой дом» на Литейном‌. Я не понимал, где оказался, потому что мы заехали со Шпалерной. Мне рассказал следователь, когда меня к нему завели. Он потребовал рассказать всё, что я до этого рассказал сотрудникам. То есть ничего.

Слово «Сеть», и вот эти все: «Восход», «5.11», «Заря», «Марсово поле»‌, насколько я помню, первый раз звучало из уст следователя.

На допросе я отдыхал. Меня мутило, и я был дезориентирован от происходившего в течение нескольких предыдущих часов. Беседа со следователем закончилась тем, что он спросил, понимаю ли я, что мне нельзя никуда уезжать, я ему ответил: «Конечно».

Откуда-то взялся ордер на обыск, выданный судом Пензы. Мы с сотрудниками, которые к тому времени уже были без масок, поехали в квартиру, которую я снимал с другом. Туда они ворвались, положили на пол моего соседа.

У меня дома не было ничего запрещенного и я, разумеется, не понимал, что они ищут. Они сами тоже не говорили, что хотели бы найти, но складывали в кучку всю мою технику. Требовали от меня скорее сказать пароль от ноутбука. Когда я отказался это делать, они начали обсуждать, не прийти ли ко мне еще разок, не найти ли у меня гранату. Это перемежалось угрозами: я отправлюсь в тюрьму, у меня не будет работы, у меня в принципе не будет будущего в этом городе, я не получу права никогда — у меня на носу уже были экзамены по вождению. В результате они перевернули весь дом, изъяли технику и уехали, оставив меня в квартире.

Не стали забирать только телефон, с которым меня задержали. Я предполагал, что его могли оставить неспроста‌. Через полчаса меня уже не было дома.

О побеге в Финляндию с одним рюкзаком и лагере для беженцев

Я выбрал Финляндию. Я уже несколько раз ездил туда, это был самый простой вариант. Кроме того, в Финляндию можно было въехать, не покупая предварительно билеты, а просто придя и сев в маршрутку. Все это время [до получения визы] я  менял места жительства и прощался с друзьями, знакомыми, приятелями, потому что понимал, что, если получится уехать, то уеду я надолго.

С собой я взял один рюкзак. Я не брал ничего на память. У меня достаточно воспоминаний, чтобы помнить, что я из России.

При въезде я сказал финским полицейским, что еду с туристической целью, что у меня есть хостел. Сказал, что на месте уже куплю обратный билет. Пропустили. Я почувствовал облегчение. Посмотрел в интернете, где находится ближайший полицейский участок и, когда приехал, отправился туда. Подошел на ресепшн, сказал: «Мне бы убежище получить». Я рассказал, почему мне небезопасно оставаться в России. Меня направили в холл и велели подождать.

Через некоторое время вышел полицейский и попросил проследовать за ним. В комнате находился еще один полицейский. Они попросили рассказать, как я приехал, потом — описать причины приезда, после этого меня отфотографировали, все татуировки, несколько раз отдактилоскопировали, изъяли паспорт. В конце процедуры сказали, что я могу поехать в общежитие для мигрантов, и дали мне бумажную карту.

Здание находится в самом центре Хельсинки, это бывшая гостиница. Здесь люди ожидают собеседования в миграционной службе. Они живут тут пару месяцев, потом им назначают собеседование (а обычно несколько). Потом их отправляют в другие общежития, которые находятся подальше, например, в пригороде Хельсинки и в других городах. Условия не рассчитаны на долгое проживание: я жил в восьмиметровой комнате еще с двумя беженцами. В принципе, было все необходимое. Жилье, еда. Мне давали 90 евро в месяц на карманные расходы. Для Финляндии это не много — за интернет заплатить и шоколадок купить.

Немного на хостел похоже по атмосфере. В этом лагере было огромное разнообразие людей и стран, откуда они приехали. Обычно, когда говорят про мигрантский лагерь, сразу думаешь, что это грязь, люди живут в палатках, без еды, без электричества, а в Финляндии это скорее общежитие с бесплатной кормежкой. Правила как и везде в Финляндии: нельзя шуметь после десяти вечера, нельзя употреблять наркотики, поскольку это общественное пространство. Не помню, был ли какой-то регламент насчет алкоголя, но некоторые люди употребляли. Хотя, впрочем, и к наркотикам это тоже относится.

Первые несколько недель у меня был остаточный стресс, мне иногда снились кошмары, но в принципе я уже не очень беспокоился о своем будущем.

За время пребывания в мигрантских общежитиях в Финляндии я познакомился с самыми разными людьми: это были и мафиози из Мексики и люди, которые бежали от мафии в Колумбии, были джихадисты, которые бежали из Сирии, был человек, который подвергся преследованиям, потому что в Иране рисовал антирелигиозный комикс, были, наоборот, религиозные фанатики. Были представители ЛГБТ. Были свидетели Иеговы. Был человек, который утверждал, что он имел очень высокий пост в армии Саддама Хусейна, и поэтому подвергся преследованию. Были как образованные люди, так и из деревни, без какого-то либо образования.

Люди со всех континентов: разные истории, разные характеры — водоворот судеб, стекшихся в одно место. Это был довольно-таки интересный опыт общения.

Не со всеми удавалось одинаково эффективно коммуницировать. Например, в следующем лагере я жил с мусульманином, религиозным фанатиком, и с ним временами было довольно-таки сложно общаться: ему всё про всё понятно, как и что надо делать, у него все в книге написано — как, что и к чему.

Многие не знали английский, мы общались через переводчик, но значительной частью нам удавалось как-то более эффективно находить общий язык. Впрочем, я сам, когда приехал, не очень-то хорошо знал язык.

Люди, которые приезжают в Финляндию и запрашивают тут убежище, выросли в разных культурах. Например, мне очень сильно не нравилось, как значительная часть людей в лагере относилась к утилизации мусора. Для людей из многих стран, как я понимаю, нормально выкидывать мусор из окошка или оставлять его в подъезде. Меня это реально очень триггерило: какую-то часть времени в России я занимался организацией и участием в мусоро-собирающих инициативах, волонтерил на раздельном сборе, и мы с товарищами собирали мусор в парках и лесах.

Культура многих стран, из которых приехали эти люди, беженцы, подразумевает гомофобию и патриархат. Там доминирует патриархальное и гомофобное представление о нормальном. На эту тему у меня было много дискуссий с беженцами, которые приводили иногда к конфликтам.

Я понимаю, что от них мало зависело, в какой культурной среде они выросли. Они впитали культурные нормы за те десятилетия, когда жили там. Довольно-таки сложно бывает донести людям, почему для них имеет смысл менять свои убеждения, особенно если им 40-50 лет.

Большинство мигрантов в Финляндии — это люди с Ближнего Востока. Примерно процентов восемьдесят. Им очень сложно бывает подтвердить достоверность своих слов, и из-за этого их дело может рассматриваться очень долго. В трудовом лагере, где я ожидал решение миграционки, среднее время ожидания было три-четыре года.

На собеседованиях просят изложить свою историю: как так получилось, что ты оказался в Финляндии, и почему ты думаешь, что тебе нельзя возвращаться обратно. Также просят приложить все документы, которые подтверждают твою историю. Если что-то было непонятно, задают вопросы и просят подождать решения. Мне говорили ждать полгода, но, по факту выдали решение через год.

Финское государство решило, что я нуждаюсь в виде на жительство, что у меня веские основания. Теперь у меня есть многие права, которых нету у людей, которые только ожидают решения. Я могу выезжать из страны, могу получать соцподдержку, могу получать здравоохранение на уровне гражданина Финляндии. Тут, чтобы получать пособие по безработице, нужно пойти в офис биржи труда и сказать, почему ты не можешь работать. Если у тебя не хватает образования, языковых навыков, тебя отправляют на бесплатные курсы. Если у тебя другие причины, то они тоже платят пособия.

О планах на будущее, тоске по родине и бесконечном путешествии

Я имею право запрашивать на гражданство через 5 лет после въезда в страну, то есть примерно через 3 года.

Сейчас я учу финский язык, потому что он нужен для интеграции в общество, чтобы полноценно себя в нем ощущать. Я собираюсь поменять сферу деятельности: в последнее время занимаюсь 3D-моделированием и хотел бы этим зарабатывать. Я планирую поступить в университет и учиться математике. Пару раз в неделю бегаю в парке, а остальное время хожу в музеи, иногда на концерты.

Поскольку я не работаю, мне платят пособие по безработице и оплачивают значительную часть расходов на квартиру. Соответственно, я могу себе позволить снимать комнату в относительно хорошем районе Хельсинки.

Беженцы часто живут своими коммьюнити. Иракцы общаются с иракцами, афганцы с афганцами, русские с русскими, и из-за этого им часто не интересно интегрироваться, и они живут такими гетто. Самое дешевое жилье на востоке Хельсинки — Итакескус и вокруг. Поэтому, вроде как, там живут менее обеспеченные слои населения и те, кто хуже интегрировался в финское общество.

Я тоже общаюсь в основном с русскоговорящими. Понимаю, что это путь наименьшего сопротивления, но у меня нет достаточной компетенции в финском и английском языках, чтобы общаться со всеми на свободные темы. Люди одного языка тяготеют к компаниям с тем же языком. Нужно это преодолевать и стараться вливаться в общество, в различные сообщества.

За жизнью в России я слежу, но без чрезмерного энтузиазма. Когда я читаю новости из России, мне кажется, что я смотрю еще одну серию какого-то абсурдного сюрреалистического кино.

Тут у меня есть все, что мне нужно. Есть планы и перспективы. Поэтому не скажу, что мне чего-то не хватает.

Я понимаю, что у меня в чем-то есть преимущество перед людьми, которые остались в России. Я не собирался уезжать жить в Европу до того, как у меня возникла такая необходимость. С моей точки зрения, нужно стараться изменить жизнь в той стране, где ты живешь, покуда хватает ресурсов внутренних, а уезжать, когда уже совсем невмоготу.

В Европе, конечно, в каких-то сферах у меня больше возможностей, чем было в России. В Финляндии намного больше уровень комфорта: в плане соцзащиты, здравоохранения, возможностей для образования, — все те преимущества, которые дает социал-демократия.

Меня тут немножко раздражает, что люди не всегда говорят открыто, когда им что-то не нравится. У нас был такой опыт: соседи по дому [финны] вместо того, чтобы прийти и сказать, что им не нравится, что мы, например, пользовались душем и стиральной машинкой после одиннадцати, сообщили сначала хозяйке квартиры, потом в домуправление, и только потом отправили нам записку, что им это не нравится и что они уже всем сообщили. Для меня это странно. С тем же успехом они могли сказать нам. Мы бы поняли, что мы чем-то мешаем, и прекратили мешать. Вместо этого они потратили больше усилий, но предотвратили прямой контакт. Видимо, для них это легкое решение. Люди здесь предпочитают решать вопросы через посредников: через полицию, хозяина квартиры, домоуправление. По-моему, личное решение вопросов быстрее и легче приводит к обоюдно выгодному решению проблемы.

Я скучаю по Питеру, по его атмосфере, особенно по лету, когда белые ночи, так приятно по нему было гулять. Здесь тоже есть белые ночи, но немножко другая все-таки атмосфера. Может, это потому что я десять лет жил в Петербурге и немножко впитал его в себя. Я не думаю, что получится вернуться, но если в России существенно изменится политическая ситуация к лучшему, то я допускаю такую возможность.

Для меня было достаточно просто [уехать из страны], потому что я склонен много путешествовать, для меня перемена места жительства — это довольно-таки естественная вещь. Мне всегда было, чем заняться. По-моему, важно иметь цели и ориентиры, которых ты хочешь достичь. Нужно постоянно развиваться. Я вижу, что люди, которые долго ожидают статуса [беженца], начинают сходить с ума, они находятся в социальной депривации: многие из них плохо знают язык, мало общаются с людьми из другой среды, часто они не имеют перспектив и планов на будущее, и от этого становятся безразличны вообще к происходящему. Некоторые становятся агрессивными от того, что чувствуют, что в жизни нету смысла, что они просто бесцельно проживают год за годом и ничего не двигается. Полезно воспринимать беженство как что-то новое, что развивает и открывает новые возможности.

Путешествие продолжается. Это как еще одна жизнь, которую можно прожить, причем очень серьезно отличная от предыдущей. Лично меня это вдохновляет — сам процесс приезда в новую страну. Я хотел перемен.

О паранойе, клопах и о том, как превратить травмирующий опыт в новые возможности

На следующий день после допросов я написал текст для «Медиазоны», сходил в травму и судмедэкспертизу, где зафиксировал все следы, которые у меня были, сделал фотографии. Мне помогли найти адвоката, с его помощью мы подали заявление на возбуждение уголовного дела против сотрудников, которые меня пытали.

Я это сделал, чтобы защититься [от дальнейших пыток]: когда такая информация становится общедоступной, у ментов уже меньше мотивации влезать и светиться. Была, конечно, очень небольшая надежда, что это может закончиться возбуждением уголовного дела против сотрудников, но я не рассчитывал на это.

В России мы с адвокатом прошли через все инстанции, которые могли. В какой-то момент на квартире, в которой я проживал, устроили еще один обыск: искали клопов. Участковый и следователь пришли с сотрудником из какой-то службы, которая отвечает за состояние жилплощади. Но результаты этой проверки они отказались предоставлять. По сути, засекретили. В постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела была потом такая формулировка, что, возможно, часть следов на мне возникла от того, что я якобы пытался сбежать из микроавтобуса, будучи в наручниках и в окружении нескольких сотрудников ФСБ, а остальные следы могли возникнуть из-за укуса насекомых.

Я очень благодарен своим друзьям, которые помогали мне с жильем, с контактами журналистов. Составляли мне компанию в перемещении по улице — первое время я очень боялся быть один и боялся, что эфэсбэшники вернутся.

Пытаясь вести наименее заметный образ жизни, я немножко ощущал себя героем фильма про шпионов. Я постоянно смотрел, не ходит ли за мной кто, нет ли хвоста. Купил новую технику, постоянно вытаскивал батарею из телефона, когда она не требовалась, менял одежду, прически.

Больше всего паранойи было, конечно, первые несколько дней. Потом я стал посвободнее себя чувствовать. Я все еще всячески конспирировался, но уже не боялся самостоятельно выходить из дома. Даже поработал несколько дней на снегоуборке.

После того, как я публично рассказал об этой истории, я ощущал себя в несколько большей безопасности, но все равно предполагал, что эфэсбэшники могут расстроиться из-за того, что про них пишут правдивые истории и могут как-нибудь наказать меня за это, сфальсифицировав уголовное дело: добавив меня, например, к фигурантам дела «Сети», и поэтому я посчитал, что лучше всего мне сделать визу и уехать из России.

Какое-то время после пыток я был в стрессе и угнетенном состоянии. Но такую дикую вещь скажу: сейчас я воспринимаю отчасти как подарок, что эфэсбэшники открыли для меня путь новых возможностей в жизни.

Дали импульс для нового развития.