Сечин мечтает стать совладельцем "Роснефти"

3 марта стало известно, что «Роснефть» подала в суд сразу на три издания: «Важные истории», Bloomberg и «Новую газету». Среди прочего госкомпании не понравилась опубликованная в «Новой» статья Максима Авербуха «Сечин спешит на выручку», речь в которой шла о финансовых результатах «Роснефти» за 2020 год. Мы решили вернуться к этой теме и попросили экономиста Владимира Милова высказать своё мнение о достижениях госкомпании.

— В разговоре с президентом Игорь Сечин отметил, что «Роснефть» —единственный нефтегазовый мейджор, который в 2020 году получил чистую прибыль (147 млрд рублей). Как это возможно — с учетом пандемии и обвала цен на нефть?

— Убыток у «Роснефти» был только в первом полугодии, когда цены на нефть упали и рубль обесценился. А третий и четвертый квартал получились довольно хорошие, у «Роснефти» была достаточно хорошая операционная прибыль. В тот период цена на нефть Brent и Urals выросла до 43–44 долларов за баррель. При таких ценах у компании никак не могло быть убытка.

Дело в том, что у «Роснефти» основной статьей затрат стала не добыча, транспортировка и переработка, а покупка нефти. Грубо говоря, кроме добывающей компании она стала трейдерской структурой. Они перепродавали очень много венесуэльской и прочей нефти на мировом рынке. И покупка нефти у них стала крупнейшей статьей затрат.

До кризиса это было большим минусом (в части доходов), так как уменьшало прибыль, но в кризис это стало плюсом, потому что они очень быстро смогли это сбросить: у них снижение затрат по статье «Покупка нефти» составило 56% в прошлом году. То есть сбросили больше половины этих издержек, и за счёт этого смогли поддержать очень неплохую операционную прибыль.

— Чем «Роснефть» в этом смысле отличается от других мировых компаний?

— «Роснефть» отличается от тех же Shell, BP или ExxonMobile тем, что у них глобальный бизнес и высокие издержки по добыче. Они инвестируют в месторождения и очень много работают в регионах с дорогой добычей на шельфе. В случае с «Роснефтью» разница в том, что у неё крайне низкие операционные затраты по добыче, около 3 долларов за баррель на скважине. Это так называемая lifting costs (себестоимость извлечения нефти).

Цикл производства, с которым работают мировые мейджоры, такой: вложить кучу денег в месторождения в Мексиканском заливе или в Анголе с высокими издержками. У «Роснефти» такого практически нет. Они работают в основном на западносибирских месторождениях, и это львиная доля их добычи, где издержки очень низкие, поэтому ничего удивительного в том, что они выглядят лучше мировых мейджоров.

С другой стороны, «Роснефть» в последние годы участвовала в разных сделках, которые создавали им сильные перекосы в отчетности. Одно дело — добывать и экспортировать нефть, но они помимо этого делают много чего другого. Одна из составляющих — это статья издержек по покупке нефти. Я задавался вопросом, зачем им это надо — снижать себе таким образом прибыль. Они на международном рынке покупают много нефти по мировым ценам, то есть не добывают, экспортируют и продают, а покупают — в основном из Венесуэлы, и не только (полный список стран они не раскрывают). Вопрос в том, зачем им это делать?

При Сечине «Роснефть» превратилась из компании по добыче и экспорту нефти в странное для меня предприятие, занимающееся помимо прочего какими-то другими сделками, смысл и природа которых мне не очень понятны. Например, они начали покупать ТНК-BP по цене премии +40% к рыночной стоимости непонятно зачем. Потом у них была другая сделка, как, например, по покупке «Башнефти». Или недавняя продажа 10% «Восток Ойл» Trafigura, после которой они тут же купили что-то ещё, не работающее у Худайнатова, за огромные деньги.

— Говорят, что сделка по «Восток Ойл» могла оплачиваться кредитом, выданным российским банком.

— Я предполагаю, что сто процентов этой сделки было оплачено из России: если бы Trafigura заплатила бы хоть 1 доллар свой за эту сделку с «Восток Ойл», то, по отчетам Центробанка, было бы видно, что эти деньги в Россию в декабре пришли, но в Россию в декабре ничего не пришло, даже ушло. Это значит, что, скорее всего, вообще все деньги в оплату покупки Trafigura 10% «Восток Ойл» имели российское происхождение. То есть эту часть дали российские банки. Я не знаю, как финансировалась остальная часть. Возможно, были какие-то свои договоренности с «Роснефтью», например, они могли дать Trafigura контракт на трейдинг и зачесть будущую выручку. Этого я не знаю, но эта сделка, по моему мнению, 100% финансировалась из России.

— Это напоминает историю с приватизацией пакета акций «Роснефти» в 2016 году, когда покупку доли госкомпании в 19,5% международным консорциумом инвесторов профинансировали российские банки.

— Тогда сама «Роснефть» не стала участвовать в этом, они нашли бридж-структуру, созданную Glencore и Катарским инвестфондом, которые купили у правительства их акции. Но схема очень похожая. Там была использована такая же схема, когда покупают иностранцы, но их кредитуют преимущественно российские банки, и это, по сути дела, российские деньги. Это выглядит как международная сделка, а на самом деле, на мой взгляд, это не так.

В этом плане, конечно, у обеих историй очень много общего. Хотя полной картины мы не понимаем. Какие там были договоренности? Для чего Glencore и катарцы участвовали в покупке этого пакета? Неясно до сих пор. Они заплатили огромные деньги, но при этом они фактически не влияют на управление «Роснефтью» уже больше 4 лет. Возникает вопрос: зачем вам это надо? Но на него нет ответа.

— У вас есть гипотеза о том, кому это могло быть выгодно?

— Я предполагаю, что Сечин, как любой глава нефтяной государственной компании, хотел бы стать её совладельцем. И, кстати, в 2020 году «Роснефть» получила 9,5% своих акций в обмен на венесуэльский активы. Мне кажется, что ему, очевидно, не нравилась сама идея того, что он просто нанятый государством менеджер, он хотел бы быть акционером, партнёром, чтобы он сидел бы за столом с «государством» как акционер, чьи права должны учитываться. Чтобы власти давали ему не указания и директивы как гендиректору, а чтобы его слушали как акционера.

Пакет, который получили Glencore и катарцы, представляет собой чуть более сложную схему, но развитую в том же направлении. Glencore и Катарский инвестфонд «фронтовали» эту сделку. Glencore уже вышел [из владения акциями], и там остались только катарцы. Для меня очевидно, что эти компании — просто промежуточные звенья, а пакет движется к тому, чтобы кто-то из менеджмента получил над ним контроль.

— Ещё в 2016-м ходили слухи о возможном получении 9,5% акций дочерними компаниями «Роснефти» в качестве квазиказначейских. Тогда не получилось, решили сейчас?

— Да, это примерно то же самое, то есть все это выглядит, как будто они пытаются разными способами получить большие пакеты акций под контроль менеджмента. Через венесуэльскую сделку год назад уже получили 9,5% на «дочку» «Роснефти», и этими акциями голосует менеджмент. Я допускаю, что схема с Glencore и Катарским инвестфондом — из той же оперы, только чуть более сложная. Этот путь ещё не закончен, но он уйдет туда.

— Весной 2020-го нефть практически полностью обнулилась. Страны Запада стараются перейти на «зеленую энергетику». Менеджмент «Роснефти» не опасается, что сильные падения цен на нефть будут частым явлением?

— Они к этому устойчивы. Когда у вас нефть на скважине стоит 3 доллара, даже 30 долларов за баррель на рынке для вас не катастрофа. Единственная переменная в этом уравнении — это цена транспортировки. Кстати, если посмотреть на хронику прошлого года, первое, что сделал Сечин, когда цены на нефть обвалились, — он пришел к Путину и попросил его снизить тарифы «Транснефти». И это то, что всегда делают нефтяники, когда нефть падает до таких низких значений.

Но цена быстро выросла, и тарифы «Транснефти» решили не снижать. Но, в принципе, тарифы «Транснефти» у нас растут, и компания получает очень большую прибыль. В целом нефтяники знают, что если цена упадет, то они могут добиваться, чтобы «Транснефти» пощипали жирок, но даже 20–25 долларов за баррель — это не катастрофическая для них цена, с учетом того, что издержки производства низкие.

И, во-вторых, если вы послушаете Сечина, то он не верит, что будет катастрофическое падение цен на нефть. Он считает, что нефть вырастет, что все эти разговоры про «зеленую энергетику» преувеличены, что все равно долгое время нефть будет востребована и даже будет рост спроса — прежде всего, из-за Азии, то есть Индии и Китая, которые чуть медленнее переходят на «зеленую энергетику», чем страны Запада. Поэтому их (менеджмента «Роснефти») теория заключается в том, что быстрого обрушения цены на нефть не будет, и они довольно долго ещё смогут сидеть на нефтяной ренте от дешевых месторождений.