Реванш ФСБ: как строили систему политических преследований

Все более абсурдные шпионские дела последнего времени, похоже, возникли не на пустом месте. Есть один незаметный даже внимательному глазу тренд. Лидирующая роль в политически мотивированном уголовном преследовании несколько раз переходила от одного ведомства к другому, но уже год как её все прочнее захватывает ФСБ.

Первоначально роль государственной тайной полиции выпала на долю МВД.

В 2008 году указом свежего либерального президента Дмитрия Медведева была расформирована система управлений по борьбе с оргпреступностью, а на её месте преимущественно из тех же сотрудников укомплектовали пресловутые центры «Э». В поисках экстремистов «эшники» с разной степенью дерзости стали рыскать по всей стране. Нижний Новгород, Ижевск, Тюмень, Петербург и некоторые другие города были отмечены жестким прессингом оппозиции, активистов, блогеров и прочих новых врагов режима. При этом стиль работы милиции в отношении инакомыслящих (будем использовать это диссидентское слово) был непубличным. Давить на них считалось чем-то не очень приличным, чем-то общественно порицаемым.

Роль МВД начала меняться где-то в 2010-2011 годах. С одной стороны — из-за того, что новый министр Владимир Колокольцев не склонен был политизировать деятельность полиции. С другой — за счёт резкого роста политического влияния Следственного комитета.

В те же годы полностью исчез с публичной поляны генпрокурор Юрий Чайка. Прокуратуре, влияние которой было подорвано лишением функции следствия, оставалось рассуждать о смысле своего существования.

Первой скрипкой стал Александр Бастрыкин.

Болотное дело, первые дела Алексея Навального, посадки Удальцова, Развозжаева — глава СКР осуществил своего рода «шоковую терапию», сделав привычными политически мотивированные задержания, обыски и аресты. Следственная машина стала перемалывать крупных бизнесменов, мэров, вице-губернаторов, оппозиционеров, неонацистов, Кущевку, отдел «Дальний», года два не сходя с первых полос изданий. СКР даже заявил о намерении объединить под собой следствие МВД, ФСБ и Госнаркоконтроля.

Однако с конца 2013 года влияние Следственного комитета начало снижаться. Он стал топтаться на одних и тех же фигурантах. Болотное дело №3, №4. Дело Навального №3, №4, №5. Про друзей, про финансы, про картинку, про картонку и маленькую собачонку. В то же время оказалось, что сроки «болотным» определяет не СКР, что Навального посадить он не может, сколько бы ни пытался.

И вот на рубеже 2013-2014 годов на авансцену из-за спин других силовиков вышла ФСБ.

Многие кремлеведы писали, что ближний круг президента сменился. Если раньше были разговоры, что Бастрыкин чуть ли не единственный, кто входит ежедневно и без стука, то где-то между Евромайданом и Крымом появились новые фавориты. Страна перешла на военное положение, и прежние полулиберальные министры и главы разных надзоров, вроде Минюста и Роскомнадзора, потеряли относительную самостоятельность при определении политики в своих секторах.

Чекисты в течение всего 2014 года пытались взять внутриполитическую ситуацию под полный контроль. Мы и раньше привыкли видеть ФСБ за большинством атак на активистов, оппозиционеров, блогеров и НКО, однако, они всегда старались не светиться. Традиционная активность сотрудников госбезопасности состояла в негласном контроле уголовных дел, расследуемых СКР и полицией. Примером конкуренции между ФСБ и СКР стало раскрытие убийства адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой. Пока руководитель следственной группы, заботясь о тайне следствия, фиксировал доказательства против обвиняемых, глава ФСБ Александр Бортников торопился с докладом президенту о раскрытии преступления силами его службы. Инцидент внес напряженность в отношения между ведомствами.

В последние полтора-два года ситуация стала меняться. Началось это в Краснодарском крае в преддверии Олимпиады. Сотрудники ФСБ провели обыски и задержание политолога Михаила Саввы, чье дело затем сами и расследовали. В течение всего следствия ходили разговоры, что на самом деле Савву взяли за государственную измену, поскольку он получал американские деньги и ездил в Штаты на конференции.

Параллельно те же самые силы лоббировали через своих депутатов принятие целого массива репрессивных законопроектов. Само введение уголовной ответственности за неоднократные митинги, за экстремистские призывы в интернете, за отрицание советского наследия, за призывы к сепаратизму говорит о происхождении этих инициатив.

В адвокатской среде широко известно, что ФСБ слабовато в следствии.

Когда расследуешь мало дел, когда по ним постоянно задействуешь административный ресурс, стимула быть подкованным в уголовном процессе нет. Поэтому в последние два года повсеместной практикой стали тандемы ФСБ и прокуроров, где последние выступают консультантами по правовым вопросам. Прокуратура, как орган надзора, стала подстраиваться под ведомственные интересы ФСБ. Это заметно по атаке на правозащитные организации, по закону об иностранных агентах. Аналогичная ситуация и с политически мотивированными блокировками сайтов — блога Навального, ресурсов СМИ и многих других. Очень похожим на нервный стиль «конторы» было поведение Генпрокуратуры и Роскомнадзора, когда они в панике глушили публикации про марш за «федерализацию Сибири» и про народный сход в поддержку Навального.

С началом российско-украинского конфликта ФСБ стала активнее расследовать дела собственными силами. Сначала в мае 2014 года в Крыму чекисты «обезвредили террористическую группу» кинорежиссёра Олега Сенцова, которая якобы собиралась подорвать памятник Ленину.

Спустя 3 месяца в августе 2014-го ФСБ в Краснодаре задержала за публикации в блоге и участие в пикете против войны на Украине Дарью Полюдову. Это уголовное дело уже полгода расследуют следователи той же ФСБ.

В Чувашии ФСБ возбудило уголовное дело в отношении блогера Дмитрия Семенова, который запостил в интернет демотиватор с фотографией Дмитрия Медведева на фоне надписи, сделанной арабской вязью и содержащей не очень приличный призыв.

Исходя из нашего опыта работы, могу сказать, что предельный формализм, нервозность, убежденность в собственной гиперзначимости, а также тотальное игнорирование каких-либо прав и процессуальных полномочий у подозреваемого и обвиняемого — вот основные характеристики сотрудников госбезопасности.

Адвокат Дмитрий Динзе, защищающий «режиссера-террориста» Сенцова и готовящий жалобу на незаконный арест в Европейский суд по правам человека, получил от следователя ФСБ постановление, запрещающее передавать юристу все материалы дела, включая постановления суда об аресте. Ранее следователь ФСБ не пустил к Сенцову украинского консула просто потому, что решил, будто Сенцов с момента задержания — гражданин России, а не Украины. По умолчанию, раз остался в Крыму в момент его захвата российскими войсками. Только спустя полгода Генпрокуратура России нехотя признала, что Сенцов сохранил украинское гражданство.

Ещё одна иллюстрация — дело журналиста Олега Кашина.

Представляющий его адвокат сам, через следователя центрального аппарата СКР (генерала, между прочим), а позже и через суд пытался выйти на контакт с сотрудниками ФСБ, осуществляющими оперативное сопровождение по делу о покушении. Цель была простая — поделиться имеющейся информацией о возможных фигурантах. Но следователь-генерал честно признался, что на его просьбы никак не реагируют.

Когда другой адвокат — Евгений Губин — недавно рассказал в Нижнем Новгороде журналистам об обвинении физика-ядерщика в разглашении гостайны, ему позвонил следователь ФСБ и пригласил на допрос в качестве свидетеля. То есть, решил самого адвоката допросить свидетелем по делу, где тот защищает обвиняемого.

Деталей уголовного преследования летчицы Надежды Савченко я не знаю, но и там ФСБ только что возбудила как минимум странное дело о незаконном пересечении ею государственной границы. После истории с Леонидом Развозжаевым стало понятно, когда нечего предъявить — возбуждай незаконное пересечение границы.

Апогеем этой тенденции, конечно, стало дело о шпионаже Светланы Давыдовой.

Запредельный формализм, натягивание на состав преступления, игнорирование очевидных фактов и обстоятельств, демонстративная самонадеянность и расчет на покровительство президента и общественно-политическую обстановку привели к откровенному публичному провалу.

В делах Сенцова, эстонского «шпиона» Кохвера и Светланы Давыдовой следователи ФСБ использовали однотипную тактику. В дело приглашался государственный защитник, у него бралась подписка о неразглашении данных, он подписывал все процессуальные документы и участвовал в суде относительно меры пресечения. Ею, конечно же, во всех случаях был арест. А дальше госзащитник «принимал решение не обжаловать» арест. По УПК срок обжалования всего три дня, в случае его пропуска заключение под стражу автоматически признавалось законным. Пока ещё в деле появится договорной адвокат, чей допуск следователь постарается по-максимуму затянуть. К тому времени он успеет провести основные следственные действия и кое-как зафиксировать доказательственную базу.

Устоявшуюся схему сломала шумиха вокруг Давыдовой. Глава московской адвокатской палаты Генри Резник вынужден был нарушить собственное табу на преследование адвокатов и возбудить дисциплинарное производство против госзащитника Светланы, не обжаловавшего арест. А вот Сенцов до сих пор в СИЗО, и оценку действиям следователя и госзащитника даст только Страсбург.

Не надо забывать, что та же ФСБ уже успела открыть по стране массу своих ведомственных экспертных центров, где вчерашние выпускники вузов быстро лепят угодные следствию заключения по лингвистике, психологии, социологии, религиоведению, заставляющие затем рыдать профессоров, к которым обращается адвокат за оценкой.

В чекистскую практику входят и такие «мелочи» как прослушка телефонов адвокатов, работающих по делам, «работа» со свидетелями и присяжными. Но об этом и говорить вроде уже не принято.

Вывод следующий.

В стране силами ФСБ выстроена незримая система политически мотивированного уголовного и административного преследования. Госбезопасность активно формирует новые подходы в уголовном процессе, не просто покушаясь на и без того минимальные права стороны защиты, но фактически заявляя об их полном отсутствии.