Лев Гейхман вскрывает подноготную мирового рынка культурного наследия

Если посмотреть внимательно на процесс смены правительства, случившийся по поводу инаугурации нового президента, то можно обнаружить довольно любопытные подробности. Единственной отраслью, в которой произошла почти полная смена руководства вплоть до смены всех чиновников, стало министерство культуры и, в частности, сфера авторских прав и охраны памятников.

По утверждению нашего собеседника, Льва Гейхмана, за этой жесткой реорганизацией стоят интересы нескольких крупнейших зарубежных инвестиционных фондов, оперирующих сотнями миллиардов долларов. Сам Гейхман является эксклюзивным представителем в России одного из таких фондов.

-- Господин Гейхман, официально Вы являетесь президентом одного из российских коммерческих банков. Не преувеличиваете ли Вы масштабы своего бизнеса, говоря о сотнях миллиардах долларов?

-- Нет, разумеется, все банки и компании, в которых я официально работал и работаю, не имеют отношения к моему основному проекту. Просто нужно иметь какой-то официальный статус, поэтому я нахожу возможность совмещать свой главный бизнес-проект с представительскими функциями в обычном бизнесе. По условиям основного контракта я действую как физическое лицо, на свой страх и риск, как и другие агенты самого крупного в мире инвестиционного фонда, который тем не менее вообще нигде не зарегистрирован. То есть имеет место «полный и окончательный оффшор». Впрочем, совладельцы Фонда, как они утверждают, прикупили права собственности на часть обратной стороны Луны.

-- Ну так бы сразу и сказали, что это розыгрыш, шутка.
-- Нет, какие шутки, если даже мои жалкие сотые доли процента участия в фонде каждый год увеличиваются на несколько миллионов евро. Хотя воспользоваться своим капиталом я смогу только после окончания особого периода в мировой экономике. Собственно, и сам этот инвестиционный фонд создан несколькими крупнейшими игроками финансового рынка с целью обезопасить свои капиталы от падающего доллара и обесценивания промышленных инвестиций.

-- Вы можете назвать этих крупнейших игроков? Кто это – Джордж Сорос, Билл Гейтс?
-- Нет, какой Сорос? Сорос – это не игрок, а ширма, имя которого используют для прикрытия политических проектов. Настоящие игроки не светятся в прессе и не ездят в Давос. Они общаются только с равными, ну и еще со своими управляющими или агентами по особым поручениям, такими как я. Так что я знаю имя только одного из совладельцев Фонда, курирующего Россию и СНГ. Но, разумеется, раскрывать не буду.

-- Но почему Вам тогда понадобилось раскрывать информацию о самом проекте и о своей роли в нем?

-- Это входит в часть общего сценария. В 2008 году началась активная фаза реализации проекта. Не случайно именно сейчас в России вступила в действие четвертая часть Гражданского кодекса, а также новый закон, позволяющий приватизировать памятники истории и культуры. Теперь я как эксклюзивный представитель Фонда в России имею право заключать пожизненные контракты с художниками из составленного заранее списка. До сих пор мы занимались отбором и сбором информации, экспертизой художественных произведений.

-- То есть ваш Фонд специализируется на произведениях искусства?

-- Да, причем на эксклюзивных произведениях искусства, которые очень трудно повторить или подделать. А еще на эксклюзивных бриллиантах и редких драгоценных камнях. То есть на эксклюзивных произведениях природы. Однако последние не входят в сферу моей компетенции, поскольку это совсем другие технологии с другой степенью риска. Лично я предпочитаю более спокойную и более интеллектуальную работу с русскими художниками.

-- Но ведь, кажется, у нас работу с современными художниками уже ведет Марат Гельман?

-- Ой, ну да, конечно! Если Сорос – это крупный игрок, тогда и Гельман – это видный знаток искусства. Я Вас умоляю… Ребята неплохо выполняют свою функцию «разведения лохов» – нуворишей, как российских, так и западных, которые тоже хотят вложить свои обесценивающиеся наличные в произведения искусства. Так вот Гельман, точнее Швыдкой и все его подопечные «кураторы», собственно, и выполняли функцию «санитаров леса». Впаривали разнообразным лохам под видом «современного искусства» намалеванные за одну ночь картинки или фотографии, снятые детишками «кураторов».

Для чего устраиваются все эти скандалы в Третьяковке? Чем громче шум, тем больше лохов набежит. А по-настоящему большие деньги шума не любят. Однако нам выгодно направить по ложному пути мелких, но в массе своей способных помешать конкурентов.

Ведь что главное на рынке искусства, как, впрочем, и на любом другом рынке? Главное, это — Оценка! С большой буквы. Если нет оценочной инстанции, то и рынка нет, нет стоимости у товара. Никакой нувориш не станет покупать даже самую хорошую картину самого хорошего художника, если у нее нет официальной оценки. И будет покупать самую дерьмовую картонку, если есть официальный оценщик, который прогнозирует рост ее цены. Это в чистом виде МММ, только в роли Лени Голубкова на голубом глазу и телеэкране выступал сам Миша Швыдкой.

Так вот, официальные оценщики из бывшей Роскультуры как раз и впаривают лохам лежалую некондицию из запасников РосИЗО или свежую — всяких там «синих носов» и «сдубасранских». За счет этих денег существует мафиозная цензура в прессе, запрет на любые хвалебные рецензии для всех, кроме подопечных из «списка Гельмана». Ну, собственно, это всем уже известно, и сам он не скрывает существование этого самого списка и «плана Гельмана».

А вот чего Гельман и даже сам Швыдкой не знают – это для чего и на кого они реально работают. Они думают, что всем заправляет дяденька Сорос, чтобы заработать денег на спекуляциях очередными субстандартными бумагами и картонками. А на самом деле, работают они на наш основной проект. Но до поры об этом и самому Соросу знать было не положено.

-- Но в чем разница? Не все ли равно, какой инвестиционный фонд будет скупать картины в России?

-- Разница в качестве рынка. А качество рынка зависит, я уже сказал, от качества оценки. Мало скупить картины, гораздо сложнее и важнее создать такую систему оценки, такую надежную систему работы с экспертами-искусствоведами, которая пережила бы все потрясения системного кризиса глобальных финансов. Именно такая система и была создана нами на первом этапе. Но нам не нужно кричать об этом на каждом углу или по телевизору, поскольку мы работаем пока на очень узкий круг совладельцев Фонда.

Кроме того, пока наша внутренняя оценка не обнародована, в России действует швыдковско-гельманская система оценки. Согласно этой оценке нужные нам эксклюзивные предметы искусства настоящих современных художников почти ничего не стоят, и их можно спокойно вывозить за рубеж.

Соответственно, второй этап работы – создание и отладка системы отбора эксклюзивных художественных произведений. Здесь наши эксперты сформулировали ряд точных критериев для первичного отбора. Все я не буду раскрывать, потому что и сам не знаю точно всех секретов. Но мне, как агенту положено знать основные критерии. Во-первых, это эксклюзивная техника, исключающая или максимально затрудняющая подделку или копирование. Само по себе владение такой техникой говорит об уровне художника.

Второй критерий – эксклюзивность сюжета или происхождения предмета искусства. Классический пример – «яйца Фаберже». Не столь уж высокая техника и банальные сюжеты, но зато принадлежность царской семье Романовых.

Третий критерий, дополнительный – желательна документированная история создания произведения и перехода его из рук в руки.

По первым двум критериям – способность художников создавать новые техники и даже жанры искусства, а также по сопричастности художников к громким политическим событиям – Россия стоит вне конкуренции как потенциальный источник эксклюзива.

А вот, чтобы работал третий критерий, нужна система работы с художниками и посредниками. Именно этим я и занимаюсь последние пятнадцать лет. И теперь я могу рассказать о начале активной фазы работы такой системы, чтобы привлечь и художников, и посредников. Только сразу предупреждаю – мое время стоит очень больших денег, поэтому посредники должны вносить задаток, а художники, если только я сам не пригласил, должны представить рекомендацию от своих коллег, которые со мной уже встречались.

-- Есть ли у Вас еще конкуренты в России на рынке эксклюзивного искусства? Ведь в одной Москве столько галерей и антикварных магазинов?

-- Еще раз намекаю, я работаю с эксклюзивными клиентами, точнее инвесторами, которые объединились в пул. Речь идет не о массовом рынке, который, как правило, на три четверти состоит из копий и подделок, а о действительно эксклюзивных художественных проектах, которых случается один-два, ну три в самый урожайный год. Но и стоимость таких эксклюзивных проектов может оцениваться на уровне десятков миллионов евро. Плюс десять-двадцать отдельных предметов уровнем ниже, по миллиону, условно говоря, для формирования коллекций вокруг эксклюзивных предметов. А если учесть, что эти ценности защищены от инфляции и рисков лучше нефтяных месторождений, то судите сами об эффективности моей работы. А главное, для конкурентов не остается места, поскольку нужна именно система работы, которая стоит больших денег.

Однако у Фонда в целом есть конкуренты, работающие в других сферах эксклюзивных предметов искусства или даже науки. Потому что все крупные и средние игроки тоже хотят подготовиться к глобальному финансовому кризису.

Например, известно, что Билл Гейтс и еще несколько магнатов создают специальные фонды научных материалов. Строят на Шпицбергене хранилище семян всех растений со всего мира. Кстати, если помните, недавно были сообщения, что нависла угроза над аналогичной коллекцией семян в Питере, в Институте Вавилова. Есть большая вероятность, что это был заказ наших общих конкурентов. Во всяком случае в этом вопросе интерес нашего Фонда совпадает с интересом российского государства как собственника эксклюзивной коллекции семян, обесценивающей вложения Гейтса и компании. Ни нам, ни вам не нужны лишние конкуренты – нам на финансовом, вам – на научном поле.

Еще есть очень большая и запутанная интрига с эксклюзивными памятниками культуры – недвижимыми предметами искусства. Однако мои работодатели по Фонду решили, что это слишком рискованная операция, завязанная на слишком большое число политических игроков и государственных инстанций. Поэтому игра не стоит свеч. Но наши конкуренты играют и в эти игры.

-- Вы все время говорите то о Соросе, то о Билле Гейтсе, то о государстве. Так кто же на самом деле ваши конкуренты?
-- Внутри России у нас пока конкурентов нет, и мои старшие партнеры специально этот момент учитывали, чтобы не конфликтовать с государством. Поскольку чиновники не способны работать с художниками, тем более находить эксклюзив. Это могут делать только очень продвинутые частные лица. Как тот же Третьяков или Морозов сто лет назад. Ну, что делать, если нет сегодня в России новых третьяковых, тогда я, Лева Гейхман, и мои партнеры-инвесторы вместе поможем встать на ноги новому поколению русских художников. Что в этом плохого, если мы вместе, евреи и русские, финансисты и художники, будем сотрудничать во имя лучшего будущего, каждый на том поле, в котором он более профессионален.

Но у нас с вами действительно есть конкуренты, которые относятся к России не так хорошо и уважительно как мы.

Вообще, я должен вам сказать, мир крупных финансовых тузов, их отношения между собой гораздо больше похожи на средневековые феодальные отношения, чем на капиталистические корпорации. С одной стороны финансовые короли и тузы связаны друг с другом кровными узами, с другой стороны – они находятся в постоянной феодальной войне за сферы влияния. Только в средние века короли и герцоги воевали за владение сельскими провинциями, где больше урожай пшеницы, а сейчас они делят между собой европейские и азиатские рынки, глобальные отрасли промышленности.

Даже исторические сюжеты и география во многом повторяется – в средние века бастарды – незаконные отпрыски королевских особ, завоевывали себе земли и основывали королевства на Балканах и Ближнем Востоке. И сейчас тоже самое – после войны в Югославии страну даже сами сербы называли «Солания» — в честь бастарда из крупного финансового клана. А потом Дик Чейни по примеру Соланы тоже решил завоевать себе нефтяное княжество на юге Ирака.

Вообще-то, если честно, я сам в этой самой политике не сильно разбираюсь, просто пересказываю то, что мне разъясняет мой босс – совладелец Фонда.

-- Так и что, мы начали говорить о памятниках и о конкурентах, играющих против России.

-- Да, вот-вот. С 1 января вступил в силу еще и закон, разрешающий приватизировать памятники. Насколько я знаю, этот закон как раз и лоббировали наши конкуренты из двух других финансовых кланов.

Ситуация очень простая. Представьте себе старинную картину великого мастера, например, «Джоконду» или пусть даже «Бурлаки на Волге» Репина. Такую картину можно оценить тремя способами – во-первых, без учета художественной ценности, как стандартный холст, на котором можно еще что-то нарисовать. Это если не глядя, только по размерам оценивать. Второй уровень оценки – страховая стоимость на случай порчи полотна, которая равна стоимости полной реставрации. И наконец, рыночная оценка художественной ценности, основанная на тех критериях, которые я уже называл – эксклюзивность, гарантии подлинности и так далее. Понятно, что третья оценка будет во много, часто в тысячи раз выше, чем вторая оценка.

Но точно также и с памятниками культуры. Страховая оценка здания Эрмитажа потянет, ну максимум на сотню миллионов долларов, а оценка художественной ценности – на все три, а то и пять миллиардов. Это без содержимого, разумеется, одни фасады и интерьеры.

Точно также и любой из приватизируемых по новому закону памятников культуры можно оценить только по страховой стоимости, а можно и по оценке художественной ценности.

А какая будет оценка, зависит от Министерства экономического развития, где министр Набиуллина будет выполнять заветы Германа Грефа. Который в свою очередь, хочет быть крупным игроком во время приватизации питерской недвижимости, которая сплошь памятники культуры. Поэтому МЭР будет настаивать на оценке только страховой, восстановительной стоимости. А оценка художественной ценности памятников или, например, отдельных интерьеров как произведения искусства тоже, как и в нашем Фонде, производится только для узких кругов эксклюзивных инвесторов. То есть покупаешь особнячок в Питере за двадцать миллионов стремительно дешевеющих долларов, а на самом деле его рыночная оценка – полмиллиарда евро. И к тому же защищенных от инфляции. Именно поэтому основные силы наших конкурентов двумя колоннами – одна на Питер, другая на Москву, направлены на рынок эксклюзивной недвижимости.

Нам это, конечно, выгодно, что финансовые ресурсы конкурентов заняты на другом фронте, направлены на лоббирование решений в правительстве и на уровне субъектов Федерации – Лужкова и Матвиенко. Не случайно Евросоюз во главе с Соланой оплатил работу нескольких десятков якобы бесплатных экспертов для России для разработки механизмов частно-государственного партнерства в сфере памятников культуры.

С другой стороны, еще лучше нам будет, если этот «крестовый поход» бастардов на две российские столицы, в конце концов, завершится неудачей. Нам выгодней, если эксклюзивная недвижимость останется в собственности государства. Тогда соотношение сил на финансовых рынках после кризиса будет не в пользу наших конкурентов, неверно выбравших направление.

-- То есть в Россию за эксклюзивной недвижимостью пришли сразу две команды?

-- Да, две коалиции финансовых инвесторов, которые поделили между собой сферы – в Питере и Москве, где больше всего памятников. В Питере, разумеется, работают немецкие и голландские партнеры Газпрома, а также теперь Сбербанк под руководством Грефа.

А в Москву, по некоторым сведениям, хотят зайти те же самые силы, которые еще при Ельцине работали с Пал Палычем Бородиным через «Мабетекс». То есть через албанских партнеров все того же бастарда Соланы. Впрочем, я могу и ошибаться, но все признаки именно такой комбинации налицо. Тем более что Лужков издавна работает по недвижимости с испанцами. Да и сам Пал Палыч не зря в Америке и Швейцарии отсиживал, что-то должен был пообещать своим западным партнерам в свое оправдание.

-- А как же скандал с Газпром-сити? Что же они, получается, сами сбивают цену питерской недвижимости?
-- Разумеется, на этапе приватизации нужно сбивать цену. А когда приватизируют, то и проект башни куда-нибудь задвинут, а какие-то уже построенные уродства снесут. Заодно скандал с «башней-кукрузиной», а теперь вот с товарно-сырьевой биржей — это повод для того, чтобы напрямую поставить приватизацию эксклюзивной недвижимости в Питере под прямой контроль ЮНЕСКО, читай западных инвесторов.

Такой же скандал нарочно провоцирует и Лужков в Москве, когда реконструировал и надстроил исторические руины Царицынского дворца. Опять же масонские символы восстановил и укрепил, вовсе не случайно. То есть все уже готово, чтобы в любой момент пригласить в столицу европейских экспертов, которые ужаснутся наличию новоделов во всех столичных музеях-заповедниках – Коломенском, Лефортово, Царицыно. То есть опять понижаем оценку на период приватизации, а потом будем восстанавливать в первоначальном виде, когда царские усадьбы станут собственностью европейских бастардов. Дворец Хавьера Первого в Преображенском, как Вам?

-- Не боитесь мести конкурентов? А налоговой?

-- Да нет, какой я им конкурент, я всего лишь агент, исполнитель воли Фонда. У них тоже есть свои агенты в России, которых ставить под удар намного более рискованно, с учетом сложности проблем эксклюзивной недвижимости.

С точки зрения налоговой все чисто. Мой капитал растет, но пока не имеет денежной или иной налогооблагаемой формы. Текущие расходы по проекту оплачивают по моему указанию, но без моего участия. Моя задача – лишь всегда быть в курсе ситуации и на связи, чтобы в курсе был мой непосредственный босс, отвечающий за Россию.

А с учетом масштабов финансовых интересов, которые сосредоточены в Фонде, мое положение как агента вполне устойчиво. Мешать нам никому не выгодно, и в этом главный расчет выстроенной системы.

-- А номер или позывной у специального агента Гейхмана есть?

-- Ну, нет, конечно. Зачем? Если разве только код страны в списке телефонов Фонда. Тогда получается «семерка», как у Джеймса Бонда.