Чтобы отпустить 2019-й: «Москва, которая ушла вместе с Лужковым».

Официальный лидер – это всегда козёл отпущения, чьё имя неминуемо высекут на всех памятниках эпохи его правления, даже если вовсе не он их воздвиг. А с Москвой всё сложно вдвойне, это живой организм, мировой океан с кучей неконтролируемых процессов – здесь не может быть единственного ответственного. Поэтому говорить «это сделал Лужков, а то-то – Собянин» – некорректно. Даже «это было при Лужкове, а то-то – при Собянине» – тоже не вполне точно. Максимально объективно: «это пришлось на период правления… имярек».

Что пришлось на период экс-мэра русской столицы? Ну, понятно, кто-то назовёт пробки в двенадцать баллов из десяти, рекламы и шаурмы больше, чем воздуха, уничтожение памятников архитектуры – много всего можно откопать. Но тогда у Москвы было главное, что делало её именно мегаполисом, столицей – в ней было легко затеряться. Она принадлежала одновременно всем, каждому и никому. Провинциал, турист, мигрант, студент – у каждого была своя Москва в меру потребностей и возможностей. Каждому этот город говорил: пользуйся, как умеешь, и насколько хватит наглости. У каждого были его любимые места для парковки, кабаки, пустыри, дисконт-центры, где можно было одеваться только что не бесплатно, и маршруты между этими точками. Власть не мешала жить людям, не лезла в их карман и не подслушивала диалоги, может, именно поэтому москвичи и гости столицы много этой власти прощали. Такой город, как Москва, всегда делает человека – например, даст каждому понять, как максимально далеко от центра он может жить, чтобы не сойти с ума по дороге на работу. Но раньше Москва позволяла москвичам и себя делать в ответ.

А платная парковка, кляксой упавшая в центр, быстро расползшаяся до ТТК и забросившая отдельные брызги почти за МКАД, сразу дала понять, какой этот город маленький – ведь все места для хранения автомобилей (которые кажутся бесконечными) в нём можно пересчитать за неделю! Да, город маленький, а значит, уместится в чьём-то кулаке. Зачистка привокзальных территорий от палаток и вовсе повергла в шок. У Москвы непривычно появился завхоз. Хозяин. Блюститель порядка. Скорее всего, не мэр и не правительство, но кто он – неважно. Теперь он будет говорить, как надо. А москвичу это зачем. Москвич – он всё ж тоже русский, а русский долго запрягает и быстро едет. Запрягает так долго, что ехать потом приходится во весь опор, навёрстывая давно упущенное; проще говоря, русский не любит перемен.

Вот и появляются наконец-то (аллилуйя!) вывески и объявления станций в метро на английском языке. Как мировая столица вообще могла существовать без этого в разгар глобальной туристической гонки?! И тем не менее, приобретя туристический лоск, она теряет трогательную самобытность. Как девушка на выданье, Москва начинает стесняться взыскательного жениха-интуриста. Со страху начинает чересчур интересоваться заграничными модами, напяливая на себя все наряды подряд. Да, теперь здесь много пластмассовых гирлянд, на фоне которых можно фотографироваться, но за ними как-то хуже видно Большой. Телеграф. Долгорукого. Уверен, долго ещё немец или голландец будет рассказывать у себя дома, какие он видел в Москве дивные дивы, сколько там лофтов с сотнями лощёных хипстеров в каждом. Ему и в голову не придёт, что все они именно под него и «косили»…

Все происходящие в Москве перемены – объективны, и обойтись без них не могло. Город такого масштаба в современном мире не сможет оставаться самостоятельным – его будут менять все и всё, ему надо за всеми успевать, всем угождать. Но именно Лужкову, если так можно выразиться, было в хорошем смысле слова наплевать на нас, горожан, и поэтому мы долго пребывали в режиме гибернации, спячки. Наши с мэром интересы не пересекались, и каждый брал от Москвы и давал ей что-то своё. Многие сейчас и не вспомнят, но задолго до понятия «реновация» москвичей переселяли из ветхого жилья в новое. Это называлось «переселение москвичей из ветхого жилья в новое». Из этого не делали бренд, об этом не кричали на каждом углу, это не называлось «программой». Потому что это естественно. А эвакуаторы были собственностью города, и их «услуги», дай бог памяти, стоили тогда рублей тридцать, кажется.

Когда ваш покорный слуга начинал регулярно ездить в Москву, путь его лежал через Пушкинскую площадь. В этом месте на человека непривычного, погрузившегося в подземку на окраинной станции и выбравшегося здесь, столица сразу обрушивается своим грохотом, блеском, энергией; я щурился от этой мишуры и, стараясь смотреть поверх голов, неминуемо натыкался взглядом на рекламу «Пепси» на крыше дома 19 по Тверской. И с тех пор та вывеска стала для меня такой же достопримечательностью, как сейчас для кого-то эти пластмассовые клумбы тут и там. Видя её, понимаешь: всё хорошо, я в Москве! Значит, остаётся только нырнуть в толпу и раствориться в ней невидимкой. Тогда таких невидимок было миллионов двадцать, не меньше – маленькие люди, которых как-то не замечают, потому что все большие заняты намерением сорвать куш. Но теперь все «посчитаны», все как на ладони, про большинство всё известно и у многих всё довольно предсказуемо. А «московский невидимка» – это такая старинная игра, которой может развлечь иногда себя лишь тот, кто помнит эту рекламу «Пепси». Знает пару «заброшек». Умеет бесплатно припарковаться внутри Садового.

Москва, ушедшая в небытие за своим бывшим начальником, наверно, не была идеальной. Но своё право на добрую память точно заслужила